остановившегося на несколько дней у нее. Мне было ее жаль, и я очень обрадовалась, когда узнала потом, что она вернулась в Палестину (к тому времени уже Израиль) и стала активно участвовать в помощи русским эмигрантам, что она основала фонд, присуждавший стипендии талантливым израильским музыкантам. Роза прожила долгую и плодотворную жизнь и пользовалась всеобщим уважением и восхищением.
Сергей был свободным, завидным женихом, и, конечно, в Вашингтоне все умирали от любопытства, что это за «дама из Нью-Йорка», которая его заполучила. Я помню одну странную встречу с женщиной, вдовой, которая определенно расставляла Сергею сети и очень была удивлена, что он в них не попался. При встрече она оглядела меня с головы до ног и сказала: «Да, я вижу, что Сергей мог влюбиться в вас... Но жениться?! — Она повернулась к Сергею и продолжила: — Я никогда вас не пойму. Я знаю, что вы меня не любили, но почему вы на мне не женились?»
Я могла бы ей объяснить, что Сергей был романтиком. Романтиком в традиционном смысле — и немецком, и русском. Практические соображения не играли никакой роли в его чувствах ко мне. Он тоже был мечтателем, как и я!
Я еще раз приезжала в Вашингтон перед свадьбой, чтобы встретиться с родителями Сергея. Они жили в маленькой квартирке в Виргинии. Сергей перевез их в Вашингтон из Франции, он был очень преданным сыном. Мы ни разу не пропустили ни одного воскресного визита к ним, пока они были живы. Когда я с ними познакомилась, им обоим было уже за восемьдесят, но мать продолжала вести хозяйство, ходила в магазины и вполне успешно со всем справлялась. Мной они очень заинтересовались. Отец взглянул на меня одобрительно и подмигнул Сергею, как бы говоря: «Мой сын поступает совершенно правильно!» Мне они оба очень понравились, и, зная историю семьи, я восхищалась тем, как они сумели приспособиться к новым, совершенно другим условиям жизни по сравнению с теми, в которых они жили, когда принадлежали к купеческому сословию.
К концу XIX века новый класс торговцев и коммерсантов — купцы — приобрел значительный вес в русском обществе. Новая русская буржуазия состояла из крестьян, освобожденных указом Александра II, обедневших дворян и иностранных, главных образом европейских, коммерсантов, осевших в России. Одни занимались торговлей, другие создавали и развивали легкую и тяжелую промышленность.
Статус купеческого сословия определяло государство, выдавая свидетельство, ежегодно возобновляемое за определенную плату; согласно объявленному размеру капитала купцы распределялись по трем гильдиям. В Москве, Петербурге и других городах открылись купеческие общества, сосредоточивались огромные капиталы, однако, как правило, купеческое сословие держалось особняком и не стремилось присоединиться к аристократии или подражать ее образу жизни. Первые русские миллионеры строили себе роскошные особняки в старорусском стиле и соблюдали старинные обычаи, унаследованные от родителей. Благодаря крепнущему и быстро развивающемуся купечеству Россия пережила период быстрого экономического роста, и к XX веку купцы и их дети немало сделали уже и для русской культуры. Московская частная русская опера была основана московской купеческой семьей Мамонтовых, купцы Третьяковы собрали огромную коллекцию произведений русского искусства, позднее переданную ими городу Москве (ныне — знаменитая Третьяковская галерея), а существование замечательной коллекции европейских шедевров, выставленной теперь в петербургском Эрмитаже, многим обязано двум русским коллекционерам- купцам — Морозову и Щукину.
Новое купечество активно участвовало в художественной жизни своей эпохи. Они распахнули свои двери людям, одаренным разными талантами, оказывали помощь и поддержку многим представителям русского авангарда, писателям и музыкантам, вкладывали деньги в новые издательства и поддерживали новые журналы. Сергей Дягилев, знаменитый импресарио русского балета и энтузиаст русского искусства, смог осуществить свои проекты во многом благодаря помощи представителей купеческого сословия.
Русская история могла бы пойти по другому пути, если бы этот класс был достаточно силен, чтобы противостоять большевикам. Но многие его представители предпочли покинуть страну, а те, кто остался в России, были, конечно, уничтожены.
Для нашего медового месяца Сергей выбрал Калифорнию. Он как раз получил грант Рокфеллеровского института на работу в Гуверском институте при Стендфордском университете на шесть недель. Мы ехали поездом, в котором был специальный вагон со стеклянной крышей, и целых три дня, сидя в этом вагоне, любовались просторами и красотой Америки. Для нас обоих это была первая поездка в Калифорнию, и мы получили от нее огромное удовольствие.
Первое Рождество в Вашингтоне мы встречали в нашем новом доме, где под большой, очень красиво украшенной елкой ждали своего часа многочисленные подарки. Мы пригласили Анну и Осипа Якобсонов на рождественский ужин с тем, чтобы они разделили с нами радость получения подарков. Денис до сего дня любит жаловаться на наш обычай открывать подарки только после праздничного ужина. Когда его друзья звонили рано утром в первый день Рождества и спрашивали, что ему подарили, он был вынужден отвечать, что ему еще не разрешили открыть подарки.
В рождественские каникулы устраивалось множество вечеринок и приемов в Библиотеке Конгресса, и Сергей неизменно брал меня с собой. Мы общались со многими людьми, они приглашали нас на ужины, чаепития и коктейли, но в ту первую зиму, когда дети еще жили в школе-интернате, большую часть времени мы проводили вдвоем.
Но вот однажды вечером в конце января Сергей пришел домой с очень странным, удивленным выражением лица и сказал, что, когда он пошел в банк, чтобы снять деньги со сберегательного счета, ему сказали, что баланс приближается к нулю и той суммы, которую он хотел снять, просто нет. «Я поражен! Я ничего не понимаю! — говорил Сергей. — Куда делись все деньги? Теперь мне придется залезть в долги, чтобы заплатить за школу Дениса».
Поскольку я не считала деньги, которые мы тратили, я тоже удивилась этой новости. Но такова была реальность. Стало ясно, что мне пора идти работать. Эта перспектива меня вовсе не пугала, а Сергей воспринял мое намерение с благодарностью.
Так случилось, что на одной из рождественских вечеринок меня представили человеку по имени Чапин Хантингтон. Он и его жена жили в симпатичном старом доме на Ка-лорама-роуд, мне они показались очень милыми. Хантингтон с энтузиазмом изучал русский, настаивал, чтобы мы с ним говорили по-русски, и спросил Сергея, что я собираюсь делать в Вашингтоне. В то время Сергей с гордостью заявил, что я не собираюсь работать, а буду заниматься домом. Хантингтон пришел в ужас и без обиняков сказал Сергею, что хоронить мои таланты дома — преступление, это слишком эгоистично с его стороны. Когда он узнал, что я соавтор учебника русского языка, он предложил немедленно устроить меня в Университет имени Джорджа Вашингтона. «Декан Дойл — мой хороший друг, — сказал он. — Им давно пора ввести преподавание русского языка. Как только вы решите, что хотели бы преподавать русский язык в университете, позвоните, и я все устрою».
Я напомнила об этом Сергею: «Давай попробуем позвонить Хантингтону». Мы позвонили, и это стало началом моей карьеры преподавателя русского языка и литературы.
Я пошла к декану Дойлу, добродушному старому джентльмену, который согласился, что Университету имени Джорджа Вашингтона действительно пора предложить студентам курс русского языка. «Мы начнем это как эксперимент, моя дорогая, — сказал он. — Мы закажем дюжину ваших учебников, но не будьте слишком разочарованы, если никто не запишется. Это ведь очень трудный язык, как я понимаю». — «Не такой трудный, как китайский, — заверила я его. — Ведь он все же принадлежит к индоевропейским языкам».
«Что ж, я вижу, вы готовы взять быка за рога», — засмеялся он и послал меня в университетский отдел связей с общественностью.
В отделе связей с общественностью меня сразу страстно полюбили: я была такой интересный материал! «Родилась в Петербурге, жила в Китае, работала на 'Голосе Америки'...» К тому же я была фотогенична. Через несколько дней в газете «Вашингтон Пост» появился заголовок: «В Университете имени Дж. Вашингтона будут преподавать русский». Молодая интересная женщина широко улыбалась со страницы газеты, призывая каждого попытаться выучить русский. «Это не такой трудный язык, как китайский», — гласила подпись под фотографией. Далее следовало краткое описание ее «полной приключений» жизни.
Это был беспроигрышный вариант, и, когда началась регистрация студентов, на мой курс записалось
