в добровольцы по сбору средств на «Общее еврейское дело», чем и объясняется мое появление однажды вечером в конторе у хитроватого, но явно не чересчур одухотворенного фабриканта одежды. На стене позади стола, за спиной коренастенького, улыбчивого Ирва Нусбаума была привинчена табличка «Человек года». Еще там висела пара бронзовых детских ботиночек. Фотография Голды Меир с автографом. На другой фотографии Ирв был снят в момент, когда он от имени Друзей университета Бен-Гуриона в Негеве вручает Бернарду Гурски диплом доктора филологии. На пьедестале стояла модель шестиметровой яхты, которую Ирв держал во Флориде, — хорошее, правильное судно под названием «Царица Эсфирь» (в честь собственной жены, а не библейской Мисс Персия). А уж фотографии гадких и несносных его детишек валялись тут, там, сям, да и вообще повсюду.
— А вы не слишком ли молоды для этого? — спросил Ирв. — Обычно средства собирают люди… ну, скажем, более зрелого возраста.
— Чтобы хотеть внести свою лепту в развитие Израиля, человек не может быть слишком молод.
— Выпить не желаете?
— Да, неплохо бы кока-колы. Или содовой.
— А как насчет виски?
— Да ну! У меня весь день еще впереди, я так рано не пью, но вы пожалуйста, вы не стесняйтесь!
Ирв осклабился. Ну ясно: вопреки тому, что обо мне говорят, я не пьяница. Этот экзамен я сдал. И был зачислен на ускоренные тактические курсы.
— Сперва я доверю вам всего несколько адресов, а там посмотрим, — начал Ирв. — Теперь слушайте здесь. Правила игры. Никогда не посещайте объект в его офисе, где он, засранец, царь и бог, а вы очередной
— Да-а. Какая жалость, — сказал я.
— Не поймите меня превратно. Я против антисемитизма. Но каждый раз, когда какой-нибудь гондон рисует на стене синагоги свастику или переворачивает надгробье на одном из наших кладбищ, люди становятся нервными, они звонят мне, и они таки сами предлагают! В общем, если в этом году так и дальше пойдет, вам надо будет ваш объект брать за шкирку и мордой его, мордой в Холокост. Освенцимом его по башке. Бухенвальдом. Тем, что в той же Канаде военные преступники до сих пор гуляют и в ус не дуют. Говорите ему так: «Вы можете поручиться, что такое не произойдет снова, даже здесь? — и куда мы тогда пойдем?» Израиль это наш страховой полис — вот вы им как говорите.
Мы снабдим вас кое-какой интимной информацией о доходах вашего объекта, и если он начнет плакаться, говорить, что у него нынче голый год выдался, вы скажете: чушь, и назовете цифры. Но не те цифры, с которыми он ходит в налоговую. Настоящие цифры. Скажете ему, что теперь, когда мы вступаем в сражение с этим долбофакером Насером, его вклад в нынешнем году должен стать больше. А если начнет юлить, вы его
Помощь с кастингом? В джунглях шоу-бизнеса, кишащих доносчиками, мошенниками и ядовитыми змеями, я был как ребенок, которому шнурки завязывать и то помогать надо. Деньги утекали рекой, я ими как кровью исходил. Мой первый пилотный проект (его идею продал мне жулик, который клялся, будто он соавтор одной из серий «Перри Мейсона») был началом сериала про частного сыщика, у которого «свой, особенный кодекс чести». Этакий канадский клон Сэма Спейда[223]. Режиссировать фильм Национальный комитет по кинематографии прислал какого-то загнанного мерина, главную роль отдали актеру из Торонто, на которого можно было смело положиться только в том, что он будет пьян еще до завтрака. «Это наш Оливер», — говорил о нем его агент, утверждавший, будто тот отвергает предложения сниматься в Голливуде просто из принципа. При этом женщина, взятая на роль его подружки, оказалась его бывшей любовницей, о чем меня почему-то в известность не поставили, а она как увидит его при подготовке к съемкам какого-нибудь эпизода, так сразу в слезы. Результат получился невероятно, ошеломительно плох, так плох, что я не решался никому этот фильм даже показывать, но у меня он до сих пор на кассете, и, когда совсем одолевает депрессия, я его смотрю, чтобы посмеяться.
Я оказался таким ловким сборщиком пожертвований, что Ирв даже пригласил меня на свою серебряную свадьбу — ужин для избранных с танцами, происходивший в отдельном зале ресторана «У Руби Фу», где все были в вечерних платьях и смокингах, причем те, что в смокингах, все, кроме меня, зарабатывали столько, что с них можно было стрясать как минимум по двадцать тысяч долларов в год одних только пожертвований в пользу Израиля, не говоря уже о всякой прочей помощи общине. Вот там-то я и встретил мегеру, которая сделалась моей второй женой. Черт! Черт! Черт! И вот теперь мне шестьдесят семь лет, я стал усыхающим старцем, у которого с конца когда надо толком не течет, а так все время капает, но по сей день я не могу понять, как меня угораздило вляпаться в этот второй брак, из-за которого я беднею каждый месяц на десять тысяч долларов — и это еще без поправки на инфляцию. Подумать только: ее отец, этот чванливый старый боров, когда-то опасался
— А как ты повезешь меня домой, — спросила она, — в твоем состоянии?
— Что ты, — ответил я и, чмокнув ее в щечку, сымпровизировал реплику, которую только моя «Артель напрасный труд» и могла бы принять к постановке: — Я никогда не прощу себе, если из-за моего «состояния» с тобою что-нибудь случится. Ты слишком дорога мне. Мы бросим мою машину здесь и возьмем такси.
— Ах, Барни!
Вообще-то я зря написал: Ах, Барни! — что-то больно уж восторженно отозвалась она. Это я злобствую. И лгу. Правда состоит в том, что, когда я встретил ее, я был эмоциональным калекой и пил почти непрерывно, наказывая себя за то, что иду наперекор собственной природе, однако у Второй Мадам Панофски жизненной силы хватало на двоих, а кроме того, она очень хорошо чувствовала комическое и обладала остроумием совершенно особого, только ей присущего толка. Как и тот блаженной памяти старый блядун Хайми Минцбаум, она обладала качеством, которое больше всего восхищает меня в других людях, — аппетитом к жизни. Нет, больше того. Нацеленная в те дни на пожирание всего, что только можно употребить по части культуры, — а употребить она теперь могла хоть весь прилавок книжного рынка в Браун-Дерби, — она читала не переставая. Но читала Вторая Мадам Панофски не для удовольствия, а чтобы
