схватили убитого за руки и волоком затащили за угол, а отсюда понесли уже на руках. Акимка поднял шапку с черными лентами, на которой было написано: «Тральщик», и понес было вслед за матросом. Но потом положил ее убитому на грудь и вернулся к углу. На том месте, где лежал матрос, валялась винтовка, из которой тот стрелял, и всюду около — золотистые гильзы патронов.
— Вот что делают, буржуи проклятые! — злобно бросил рабочий.
Другой подхватил:
— Душить всех подряд надо.
Все хмурились, лица у всех посерели, исказились. Только Акимка смотрел на всех беззлобно, с удивлением. С ним происходило странное: ему всюду мерещился пугающий, открытый, окровавленный рот убитого матроса. Вон вдали провал разбитого окна — черный и страшный. Это рот. Черное окно подвала, черная подворотня вон у того серого дома… Рот, всюду рот, открытый и страшный. И чудились там зубы, покрытые липкой кровавой слюной. По спине бегала дрожь, и не хотелось смотреть туда. Непонятная тревога вдруг охватила Акимку. Вот где-то около ходит опасность. А где? Неизвестно. Бросить бы винтовку и скорее выбраться отсюда домой.
Рабочие и солдаты перебрасывались тяжелыми, каменными словами. Стрельба теперь велась лениво. Кругом было тихо, и в тишине выстрелы перекатывались, как дальний гром. Акимка заметил, что в доме напротив все окна занавешены. А одна штора шевелится. Ему чудится, что там сидит злой. Выстрел, другой, тишина. Еще выстрел, тишина. Слыхать, стреляют где-то на Лубянке.
Вдруг в тишине ухо поймало глухое шипение и фырк.
— Стой, ребята, кажись, автомобиль! — встрепенулся юркий солдат и, взяв винтовку наперевес, поспешно подошел к самому углу и украдкой выглянул туда, к Охотному.
Все стали прислушиваться. Шум становился яснее.
— Верно: автомобиль. А ну-ка, поглядим…
И все сразу оживились, сгрудились на самом углу, приготовили винтовки.
Из-за угла Охотного вышел грузовой автомобиль, на котором, стоя и сидя, ехали вооруженные люди в синих и серых шинелях. Винтовки беспорядочно торчали во все стороны. Ползучая ваза: винтовки, головы, руки, синие и серые шинели — точно цветы. Он полз к другому углу, хотел скрыться.
Акимка, рабочие и солдаты торопливо, наседая один на другого, прицелились, залпом выстрелили в него. Автомобиль дернулся и остановился; из машины брызнула белая струя; на нем судорожно заметались люди.
— А-а-а!.. — торжествующе заревел нечеловеческий голос рядом с Акимкой.
И рев толкнул всех. Солдаты и рабочие выскочили на мостовую и, стоя здесь кучками, не думая об опасности, начали стрелять по автомобилю. Из-за соседнего угла прибежали еще солдаты, еще рабочие. Все стреляли с судорожным азартом. Акимка видел, как там люди клубками падали на мостовую, на дно автомобиля, судорожно метались, стараясь спрятаться за колеса и за борта; видел, как летели щепки, отбитые от деревянных бортов автомобиля, и острая неиспытанная радость душила его.
— Бей их! Лупи! — орали здесь, около.
— Бей! — орал Акимка, уже не сознавая и не чувствуя себя, и стрелял без передышки, едва успевая заряжать.
Прошла, может быть, минута, автомобиль стоял разбитый, и никто уже не шевелился ни на нем, ни около него.
— Ого-го!.. — торжествовали здесь. — Это здорово. Ни один не ушел.
Хохотали. Двигались порывисто. Подмигивали задорно, упоенные победой.
С любопытством смотрели на автомобиль…
Но огневое возбуждение схлынуло, и Акимке опять почудилось, что разбитое окно вон в том же доме похоже на открытый мертвый рот. А все смотрели, ждали, что будет дальше, готовые еще стрелять и убивать. Вдруг из-за дальнего угла вышла девушка в кожаной куртке — на рукаве рдеет крест, голова повязана белой косынкой. Она решительно подошла к автомобилю. Рабочий с рыжим шарфом вскинул винтовку.
— Ты! Что ты, дурья голова? — крикнул на него солдат.
Рабочий оглянулся, но продолжал держать винтовку у плеча.
— Не мешай! Это буржуйка, я ей…
Солдат широко шагнул и схватил рукой за винтовку рабочего.
— Дурак, разве не видишь? Сестра это.
— Нешто можно стрелять? Аль мы с бабами вышли воевать? — загалдели другие. — Очумел, что ль, ты?
— Знаем мы этих сестер, — начал было рабочий.
Но все вдруг накинулись на него:
— Иди прочь!
— Дай ему в шею, он и не будет…
— Глядите, глядите… вот смелая-то!
Девушка обходила вокруг автомобиля, нагибалась к колесам, где виднелись бесформенные кучи, убитые — будто мешки. Она ходила от одной кучи к другой, трогала их рукою и молчала.
А здесь, затаив дыхание, напряженно смотрели на нее рабочие, солдаты, Акимка. Вот девушка что-то крикнула, махнула рукой. Из-за угла плывущим шагом вышли двое солдат с повязками на рукавах, — к автомобилю. Над одной кучкой наклонились, потом один подставил спину, другой поднял неуклюжий мешок в шинели — внизу болтались сапоги, — положил первому на спину. Так начали они носить убитых.
Поднимали их с земли, вытаскивали из автомобиля, клали на спину и, сгибаясь, тащили за угол.
И когда там поднимали труп, здесь радовались:
— Несут. Еще несут. Это вот та-ак, это вот по-нашему.
— Гляди, гляди, это — студент.
— Ого, а это офицер.
— Ка-ко-ой длин-ный!
— Восьмого понесли.
— Я говорил: за одного нашего десять ихних.
Акимка приплясывал. Вот порасскажет теперь там, дома-то…
Но унесли последний труп, и возбуждение погасло.
Автомобиль стоял как раз на перекрестке — разбитый.
Тррах!
Это на дальнем углу выстрелили. И сразу здесь на всех лицах мелькнули упорство и напряженность. Все торопливо защелкали затворами, задвигались. К углу подошел солдат с черной острой бородкой. Он сказал отрывисто:
— Сейчас наступление, товарищи, готовься.
«Наступление, — повторил про себя Акимка, — наступление».
Под ложечкой у него задрожало. Он заюркал туда-сюда, искал место, где бы встать, так как думал, что наступление — обязательно идти рядами.
— Наши обходят дворами. Как начнется стрельба, мы…
Солдат не договорил: там, на углу, сразу закипела стрельба. Солдат метнулся, крикнул:
— За мной! — и, не оглядываясь, побежал тротуаром к Охотному.
Акимка заревел:
— Ура! — и за ним. И враз перегнал. Один, впереди всех, сломя голову бежал, а навстречу ему неслось горячее — может быть, воздух, может быть, пули, — и ветер визжал в ушах.
Остановился он только на углу, у красного дома, и видел, как вниз по Моховой бежали синие и серые шинели, и три раза успел выстрелить им вслед. Взволнованный и торжествующий, он взобрался на крыльцо охотнорядской часовни, чтобы оттуда лучше и подальше видеть. Охотный ряд, Театральная площадь и улицы — все было пусто. Из-за лавочек начали выползать люди — больше мальчишки — и темной массой затолпились на улицах. Они с любопытством, точно на диковинку, смотрели на солдат и рабочих, рассматривали расстрелянный и залитый кровью автомобиль, стоявший на перекрестке. Мальчишки отдирали щепки от бортов, собирали гильзы патронов. Потом толпа смешалась с вооруженными солдатами и
