И, ругаясь страшными словами, он начал торопливо стрелять по улице.
Трах… Трах… Трах…
Два других солдата подскочили к нему, и один с колена, а другой стоя, с азартом, будто по наступающему неприятелю, стреляли вдоль улицы.
Акимка весь загорелся. Он выскочил из-за угла на самую улицу и, стоя открыто, стрелял в дальние дома. Никого нигде не было видно, но и солдаты, и Акимка, и пятеро других рабочих, прибежавших к углу, все сосредоточенно стреляли, пересыпая выстрелы ругательствами. Из-за угла напротив показались солдаты, и раздались выстрелы… все туда же, по невидимому врагу.
Стрельба продолжалась минуты две. Акимка видел, что никого нет, стрелять не нужно, что их выстрелы попадают или в мостовую, или в стены домов, где, может быть, сидят свои же люди, но, возбужденный, стрелял до тех пор, пока расстрелял три пачки… От выстрелов у него заныло плечо. Ладонь правой руки покраснела, натертая шишечкой затвора. А пока отсюда стреляли, в Охотном было тихо.
— А может быть, они ушли оттуда? — спросил Акимка.
— Како ушли! Там. Сейчас вот в угольный дом стреляют.
— А там наши?
— Ну да. Сидят наши.
И вдруг, как бы подтверждая этот ответ, из окон угольного красного дома затрещали частые выстрелы.
— Вишь? Это наши, — подтвердил солдат.
Из Охотного донесся крик. Солдаты прислушались. Крик опять повторился.
— Ранили кого-то, — сказал рабочий с рыжим шарфом.
— Должно, ранили. Кричит. Не хочет умирать.
— Юнкеря, должно.
— Видать по всему, что юнкеря. Кричит, как резаная свинья, — сказал юркий солдат и нехорошо засмеялся.
Он заискивающе посмотрел на всех, словно искал сочувствия.
Но все промолчали.
— Стой-ка, о чем кричат?
За углом кричали надрывно. Все стали слушать, вытянув шеи, но ничего нельзя было разобрать. Акимка опять вышел из-за угла, присмотрелся и, подняв винтовку, стал стрелять. Теперь уже стрелял спокойно, целясь.
Сначала выстрелил в дымовую трубу, хорошо видневшуюся на фоне серого неба, потом в большой электрический фонарь, висевший на столбе на соседнем углу. Фонарь после выстрела качнулся.
«Попал!» — с удовольствием подумал Акимка.
Передохнув немного, он опять стал стрелять. Разбил большое зеркальное стекло в галантерейном магазине, стрелял в угол красного дома, с удовольствием наблюдая, как там после каждого выстрела отлетала кусками штукатурка и клубилась пыль. Потом целился в вывески, в большие мозаичные картины на стенах гостиницы «Националь».
И ему было приятно, когда он видел, что его пули разбивают огромные зеркальные стекла, разрушают стены, рвут железные вывески.
Бу-ух! — вдруг ухнуло за домами и сразу резко свистнуло где-то около.
Акимка присел от неожиданности. Он увидел, как обвалился, будто плеснулся на мостовую, угол красного дома. Солдаты и рабочие, а вслед за ними и Акимка кучей бросились бежать от угла по переулку, не понимая, что случилось. Но потом задерживались, останавливались по одному.
— Из пушек бьют! — крикнули с противоположного угла. — Держись, товарищи!
Бу-ух! — опять ахнул выстрел.
Все опять дрогнули, но оправились быстро, и, словно второй выстрел успокоил, все пошли назад, к углу. Винтовочные выстрелы в Охотном загремели резко и часто.
— Наступают! Идут!.. — крикнул кто-то из окон.
Тревога захватила всех. С угла, напротив, человек пять солдат побежали вверх по Тверской. За ними, громко стуча сапогами, убежали рабочие. Оставшиеся начали часто стрелять по улице без цели. Из кучки, где был Акимка, убежало человек десять. Осталось четверо. Акимка, дрожа и задыхаясь, ждал, пока покажутся враги. Было и страшно и любопытно. Вот из-за дома прямо на мостовую выбежали люди в серых и синих шинелях и побежали сюда, стреляя вдоль улицы и в тот угол, за которым прятался Акимка.
«Вот они», — подумал Акимка. Он задохнулся от волнения.
Солдаты, стоявшие рядом, закричали:
— Идут! Идут!..
И бросились убегать по переулкам. Акимка бежал последним. Едва он повернулся и увидел, что все сломя голову бегут, как острый страх мурашками прокатился по его спине. Выстрелы позади стали резкими, пугающими, и казалось, вот-вот кто-то подскочит сзади, выстрелит, убьет. Акимка втянул голову в плечи, бежал, согнувшись, бессознательно стараясь перегнать кого-нибудь, чтобы тот, другой, был последним, а не он, Акимка, чтобы не в него, а в другого попала пуля… Так он забежал вслед за другими в какой-то проходной двор, и вдруг чье-то искаженное лицо с кричащим ртом и винтовкой — навстречу:
— Стой! Вояки, черт вас!.. Назад! Убью!
Акимка оторопел. Прямо на него бежал матрос.
— Назад!
Все остановились ошеломленно.
Хрипло ругаясь, матрос бросился назад по двору, в переулок и дальше к углу Тверской. Акимка загорелся. Ему стало стыдно, что он убегает от каких-то юнкеров и студентов. Он с восторгом побежал за матросом. Он весь горел от возбуждения, на бегу заряжал винтовку, дрожал так, что щелкали зубы. Он хотел перегнать матроса, но тот бежал быстро, делая почти саженные прыжки. Вот матрос добежал до угла, прыжком выскочил на мостовую и, стоя открыто, во весь рост, выстрелил. Акимка побежал к матросу. На углу Охотного ряда и Тверской, совсем недалеко, метались испуганные люди. Акимка подкинул винтовку к плечу и выстрелил. Улица, площадь и все вдали в момент обезлюдело. Не было видно никого. А матрос и Акимка стреляли торопливо, не целясь, ничего не слушая. Матрос вдруг закачался и уронил винтовку. Акимка испуганно посмотрел на него. Тот захлебывался: широко открыл рот и ртом ловил воздух, а потом, сделав два шага к углу, упал на тротуар щекой в грязь и судорожно задергался. Акимка отскочил за угол.
— Убили! И этого убили! — резко закричал он солдатам и рабочим, бежавшим к нему по переулку. — Убили.
Те разом остановились, переглядываясь.
— Идите сюда! — звал Акимка. — Убили его!
Солдаты и рабочие нерешительно, один за другим, шли к углу. Одни с жутким любопытством, другие, как показалось Акимке, с брезгливостью смотрели на убитого.
— Ага… храбрился-то он больно! — злорадно сказал солдат. — «Вояки», говорит. Вот теперь повоюй. Вот тебе и вояки.
Все столпились на самом углу, хмурились. Матрос лежал на боку, лицом к переулку, беспомощно разбросав руки и ноги. И тут только Акимка успел рассмотреть его. Молодой, с маленькими черными усиками, волосы скобкой. Из открытого рта текла струйка темной крови; виднелись зубы, покрытые пузырчатой красной слюной; и рот казался страшным, до смерти пугающим. Глаза были полуоткрыты, и в них виднелись невылившиеся слезы. И все лицо было напряжено: словно матрос хотел вздохнуть полной грудью: «Ох- хох…» — и не мог.
С жутким любопытством смотрел Акимка на его мертвое, пугающее лицо. Народу к углу подходило все больше. Смотрели на матроса молча, не стреляли, и почему-то каждый прятал свои глаза от другого. Кто-то робко сказал:
— Убрать бы его.
И все разом оживились:
— Конечно, убрать надо. Убрать.
И задвигались торопливо, словно обрадовались, что нашли дело. Два солдата выскочили на тротуар,
