знать. Все противоречия и разногласия были далеко впереди. Им же нужно знать неизмеримо больше, а знают они ещё меньше нашего. Вот почему меня угнетает увлечение Майи поэзией. Ей нужно учиться и учиться. Но об этом я сам ей лучше в другой раз напишу. Горячий привет Сусанне и проч. Целую и жду твоего ответа. Алёша.
22.7.55
Дорогая моя, здравствуй!
Вот уже с неделю, как я получил отчётное письмо Ирины, написанное у тебя, и с тех пор ещё с большим нетерпением жду твоего письма о ней. Что она из себя представляет? Конечно, я и сам это увижу при встрече, но когда эта встреча состоится — один Бог знает. Москва — «как рыба об лёд».
Между тем, я стал испытывать настоящий кризис материала для переписки с тобою. Не писать же тебе о погоде и нашем меню.
Несмотря на то, что нас тут — свыше трёхсот человек, и продолжают пребывать новые люди, я вращаюсь в очень ограниченном кругу. И всё это — обломки, бывшие люди. Очень грустно наблюдать у некоторых из них постепенное умирание, возвращение к идеям и формам не молодости, а раннего детства. Я с нетерпением жду приезда моей парижской приятельницы, о которой я тебе уже писал. В связи с общим «похолоданием» задержался и её приезд. Очень будет интересно посмотреть, много ли и что именно она сохранила из прошлого. Она еврейка, а евреи много «консервативнее» других. Одна из здешних жительниц — девица 72-х лет — очень бойкая, живая старушка. И хотя она в жизни запросто встречалась и разговаривала со многими историческими людьми, её собственные взгляды поразительно мелки и примитивны. Она — дочь участницы «Земли и Воли» и процесса 50-ти, с умилением говорит о дворянских гнёздах. Как-то заговорили об «Обрыве» и одном из героев этого романа, страшном нигилисте. Помнишь? Моя старушка даже обиделась слегка, когда я ей указал, что её мамаша и папаша тоже были нигилистами. Самая молоденькая моя собеседница — девушка 60-ти с чем-то лет. Бывшая плехановка, уже тридцать лет, с короткими перерывами, странствует по злачным местам. Но почему — неизвестно.
У меня установилась прочная переписка с Маечкой. Стараясь подделаться под её интересы, я пробовал даже перечитывать Пушкина. Но увы — каким я был, таким я и остался — варвар. Стараюсь заинтересовать её наукой. Не знаю, получится ли что-нибудь. Сильно мешает моя собственная безграмотность.
Очередное моё увлечение — история. Книг серьёзных нет, стараюсь обсасывать одного, видимо, знающего историка. К сожалению, он очень больной человек, редко выходит из комнаты. Его беседы открыли передо мною новый мир. Но я боюсь надоедать тебе этой темой. Скажу только, что многие факты, которые я в разное время вычитал, в том числе и такие, которые не имеют, как будто, отношения к истории, например, ледниковый период, приобрели совершенно новое для меня значение.
Дописал до этого места, и вдруг мне приносят твоё письмо от 10.7. Первое письмо об Иринушке. Вот спасибо! Прямо камень с сердца свалился. Какое прекрасное письмо, и как нам повезло с дочками. Значит — уже не даром прожили на свете. Теперь я буду ждать от тебя ещё и ещё писем о вашем свидании. Если будешь писать Стелле, передай ей горячий поцелуй. Я чувствую себя бесконечно обязанным ей за всё, что она сделала для нас, в особенности, для Ирины.
Ну, будь здорова, о себе продолжу в следующем письме.
30.7.55
Здравствуй, дорогая моя!
Привет от Елены Яковлевны Клейнер[190]. Помнишь ли ты её? Она тут работает врачом при больнице. Встретился с ней интересно: она всё ещё разыскивает своего мужа, Израиля, и приходит к нам, когда узнаёт, что прибыли новые люди, спросить, не встречал ли кто его. Честь его была восстановлена ещё, кажется, в 1939 г., и она могла бы вернуться домой, но не захотела и осталась в Караганде. Поступила правильно — здесь почти все такие, и она как хороший врач пользуется всеобщим уважением. Но рассудку вопреки, она никак не может себе представить своего Израиля мёртвым. В остальном — она умная, культурная женщина. Мне она очень обрадовалась, потому что Израиль ей много рассказывал о нашей с ним жизни в Кишинёве и потом в Туруханске.
Получаю письма от родных — от Бориса. Он прислал мне свой портрет и портрет дочери, на вид — хорошая одесская барышня. Сам он снялся в полной форме, покрытый орденами, медалями, и сверкающий шитьём и пуговицами. Зовёт к себе, хотя сам с семьёй ютится в подвале.
Маюшка мне пишет, и я ей тоже, и очень часто. Её приключения, по-моему, не прошли ей даром. Она, как ты однажды упомянула, «мечется». Прислала мне свои стихи. В них отражается её смятение и большая личная трагедия. Знаю, что её нужно поддержать, отвлечь какими-нибудь общими вопросами, но поэзия, увы, не моя область. Я совершенно не могу настроиться на поэтический лад или вызвать в себе интерес к этому способу излагать свои мысли. Пишу ей о науке — физике и истории. Получается плохо — её это не занимает, и хотя она старательно избегает упоминания о непротивлении и проч., но, думается, что она всё ещё клонится в эту сторону.
Моя парижская приятельница ещё не прибыла, но я её жду уже с меньшим интересом. Она прислала записку, и на меня сразу повеяло 18-м годом. Эта, по-видимому, устойчива, хотя она одной ногой, и даже больше, в могиле. Очень странна та прямо трогательная любовь, с которой о ней говорят её приятельницы, столь далёкие от неё по своим воззрениям.
Пишет ли тебе Маюшка, и что ты думаешь о её письмах. Не забудь, что я всё ещё не знаю, что это был за детский сад — т. е., их ярлык. Напиши, переписываешься ли ты со своими старыми приятельницами. Москвичи меня совсем забыли.
Ну, будь здорова. Целую и жму руку подружкам Майи. Твой А.
2.8.55
Родная, здравствуй!
Получил твоё письмо — оно полностью ликвидировало мою хандру, и я даже ловлю себя на том, что я всё бормочу: «Нет, весь я не умру… я памятник себе воздвиг нерукотворный…»[191] Обе дочки у нас хорошие, хотя и каждая по-своему, и фото Сусанны тоже как-то сливается в общем впечатлении: хороша молодёжь!
Всё, всё в твоём письме меня волнует и радует, кроме покойников, конечно, но прав Чехов — «ничего не проходит».
Адрес Чары я послал тебе в прошлом письме. Повторяю… Однако, Ирина едва ли сможет у неё устроиться. Как я уже писал, сын её живёт раздельно от жены из-за отсутствия жилплощади. Впрочем, попробовать — стоит[192].
Разрыв Ирины со Стеллой меня очень огорчил. Отразилось ли это на ваших со Стеллой отношениях?
Удовлетворяю твоё любопытство относительно бытовых условий: в кино водят три раза в месяц, самодеятельность существует, говорят — хорошая, я не хожу. Бритва-самобрейка имеется, но лезвий к ней нет, и ни за какие деньги не достанешь. Это смешно, потому что автомобилей, мотоциклов и велосипедов здесь очень много. Об остальном я уже тебе писал.
Продолжаю читать капитальные труды. Сейчас жую Историю СССР, 19 век. По качеству она совершенно соответствует Истории Украины. Но хронология есть — и на том спасибо.
Письма мои, как ты видишь, становятся всё путаней, но ты как-нибудь разберёшься. Целую тебя крепко и жму руку С. и вообще молодым. Твой Алёша.
9.8.55
Здравствуй, родная моя!
Если бы ты знала, какая у меня обширная переписка завелась! Редкий день я не получаю писем. Получил очень хорошее письмо от Иринушки. Читал его, однако, со смешанным чувством — радости и смутного беспокойства. Она, между прочим, пишет: «У меня бывают настроения, когда я начинаю думать — прав был Сатана, а мне не хочется так думать». Каков клоп, а думает! Она ещё кое-чего пишет о своих настроениях и о прочитанных книгах. А я, как на грех, читаю сейчас Историю СССР 19-го века, и мне
