прохрипел: — Чую, что ухожу навсегда. Все. Точка. Кончились мои мучения.
— Что ты, дитятко накликаешь на себя беду? — бросила ему вдогонку плачущая мать. — Ведь в яме- то не написано, что ты его убил?
— А может, и написано. Тебе откуда знать? — огрызнулся Шилов и, пригнувшись, на цыпочках побежал к калитке.
Да, в яме было кое-что написано. Когда спустили лестницу и Седякин коснулся сапогом обросшего сухой тиной камня, первое, на что он обратил внимание, был какой-то круглый предмет, на который Седякин чуть не наступил. Взяв его в руки, он слегка очистил этот предмет от посторонних наслоений и, разглядывая, сказал:
— Часы! Откуда они здесь?
— Может, убийца обронил? — предположил Петухов.
— Спускал камень — и обронил, да и сам того не заметил…
— Правильно мыслишь! — похвалил Петухова Седякин.
— Я так же думаю, — и достал из кармана складной ножик.
— Попытаюсь открыть.
Часы оказались серебряными. Черная крышка открылась сравнительно легко. Несмотря на то, что они лежали долго в воде, влага не проникла в механизм, и Седякин прочитал на внутренней крышке выгравированную надпись: 'Лихому разведчику Василию Шилову от Хаджи Мурата. 1919 год'.
— Слушай, Алеша! Кто такой Шилов?
— Зачем тебе Шилов?
— Надо!
Лучинский взглянул на Петухова-отца и дернул плечом:
— Это сын той старухи, что лестницу тебе дала.
— Как звали ее мужа?
— Василий.
— Точно! А сын ее где?
— В сорок третьем году пропал без вести. Утонул, говорят.
— Черта с два утонул — живой! Он-то и убил человека.
— Слова Седякина ошеломили стоявших наверху людей, особенно Лучинского. — А я еще, — продолжал Седякин,
— сдуру брякнул старухе: скелет, мол, доставать из ямы. Взяли бы тепленького. Теперь ищи ветра в поле. Уплелся куда-нибудь.
— Что ты чушь городишь? — рассердился Лучинский и спустился в яму.
— Не веришь? Смотри. Вот вещественное доказательство.
Лучинский взял из рук Седякина поднятые часы, прочитал надпись, и в глазах его потемнело. Сомнения исчезли. Седякин был прав. Убийцей оказался Шилов, которому за двадцать лет не пришло в голову, что часы потеряны не в лесу — они вывалились из верхнего наружного кармана пиджака и вместе с комьями земли упали в воду, когда Шилов заглядывал в волчью яму… Оплошность стала для него роковой.
— Ну что? — спросил Седякин. — Убедился?
— Убедился, — ответил Лучинский.
— А теперь, Алеша, узнаем, кого он похоронил в этой идиотской могиле.
Откинув камень и поставив его на ребро к стенке ямы, они осторожно начали доставать из-под слоя древесной коры, вдавленной в землю, кости скелета. На дне оказались металлические предметы, покрытые бурой ржавчиной. Их насчитали одиннадцать.
— Вот тебе, Алеша, и боевые награды, — с грустью сказал Седякин. — Значит капитан Ершов. Ты не ошибся.
— Расстегнув милицейский китель, Седякин снял с себя футболку, завязал рукавами ворот и сложил в нее останки Ершова вместе с наградами. — Буду настаивать, чтоб похоронили на городском кладбище как героя, со всеми почестями…
— А что будем делать с Шиловым? — поинтересовался Петухов.
— Сколько времени? — поднял голову Седякин.
— Ровно два.
— Вызовем оперативников. Пусть ищут. Это их дело.
Седякин выбрался из волчьей ямы. За ним — и Лучинский:
— Я-то тебе больше, пожалуй, не нужен. Пойду. Мне скоро на работу.
— Иди-иди, Алеша. Спасибо. Позвоню управляющему, что задержал.
Все трое ушли в поселковый. Лучинский достал лестницу и молча побрел к Кошачьему хутору. На душе было неспокойно. Он не знал, как посмотрит в глаза Татьяне Федоровне и что скажет о ее сыне, когда она выйдет на крыльцо принять у него лестницу.
Татьяна Федоровна встретила Лучинского у калитки.
— Что, Алешенька? — спросила она, предчувствуя что-то неладное.
— Плохо, Татьяна Федоровна, — ответил Лучинский, снимая с плеча лестницу. — Большая неприятность для вас.
— Какая, дитятко, неприятность?
Набравшись духу, Лучинский рассказал обо всем по порядку. Когда дошел до именных часов Василия, Татьяна Федоровна вскрикнула не своим голосом:
— Господи! Боже ты наш праведный! Пресвятая богородица, — и, закрыв глаза, без чувств повалилась на вытоптанную у дорожки траву.
Толкнув ногой калитку, Лучинский подбежал к Татьяне Федоровне и осторожно прикоснулся к ее руке. Замедленный пульс слабо прощупывался у посиневшего запястья. Мертвенная бледность покрыла морщинистое лицо. Лучинский не растерялся. Подняв больную, он внес ее в избу и положил на кровать. Чтобы привести в сознание, обрызгал холодной водой. Татьяна Федоровна судорожно вздохнула и открыла глаза:
— Поди, Алешенька, поди… Я… полежу одна…
Уходя, Лучинский не спросил, где ее сын, так как был уверен, что его нет дома, но предупредил, что часа через два к ней придут с обыском.
— Пускай приходят, — прохрипела Татьяна Федоровна и поднялась с постели, опустив на пол ноги. — Мне теперь все равно, Алешенька. Осталось не долго…
Лучинский подался к порогу:
— Простите, Татьяна Федоровна, если я в чем виноват перед вами. Я всегда желал вам только добра.
— Что ты, дитятко, — заплакала Татьяна Федоровна. — Грешно мне тебя винить. Виновата во всем… я… Прощай, Алешенька…
Лучинский поклонился ей и с болью в сердце вышел на крыльцо. Ему казалось, что он простился с Татьяной Федоровной навсегда.
Стараясь не думать о том, что произошло в этот августовский день, Лучинский раньше назначенного времени ушел на работу. Но что бы он ни делал, с кем бы ни встречался в полеводческих бригадах, в машинном парке, среди механизаторов на полях отделения — тревожные думы о судьбе этой старой женщины снова и снова возвращали его в Кошачий хутор…
Седякин сразу же доложил по телефону о результатах обследования волчьей ямы-и вызвал оперативников для задержания Шилова.
К четырем часам дня, оперативная группа во главе с Леушевым пришвартовала быстроходный милицейский катер к дебаркадеру запани и прибыла в поселковый Совет к Седякину.
Ознакомившись с протоколом, составленным Седякиным и подписанным понятыми, Леушев долго рассматривал часы, которые помогли найти убийцу Ершова, порылся в наградах и убедился в правильности выводов Седякина. Тайное становилось явным. Татьяна Федоровна двадцать три года скрывала в подвале своего дома сына-дезертира и убийцу.
— Не будем медлить, — сказал наконец Леушев. — Пошли, ребята. Сегодня надо во что бы то ни
