стало взять Шилова, а то уплетется к черту на кулички.
— Собаку прихватили с собой? — спросил Седякин.
— Во дворе…
Спустя какой-то час после ухода Лучинского, Татьяна Федоровна заметила у калитки четырех милицейских с собакой и приготовилась к встрече гостей. Она решила не. признаваться в дезертирстве сына, а сказать, что сын пропал без вести, на что у нее есть оправдательный документ. Выглядывая из-под оконной занавески, она следила за каждым их шагом и повторяла про себя ответы на вопросы, которые могли ей задать.
Но вот все четверо зашли во двор и остановились у крыльца. Один остался с собакой. Остальные поднялись на крыльцо. Кроме Седякина, было еще одно знакомое лицо. Татьяна Федоровна узнала Леушева.
Послышался стук в дверь. Трое вошли в горницу.
— Здравствуйте, Татьяна Федоровна, — поздоровался Леушев. — Давненько не видел вас. Как живется-можется?
— Ой, не говори, Коленька, — пожаловалась хозяйка. — Все мы под Луной не вечные. Того и жди — не сегодня-завтра скопытимся.
— Что такое мрачное настроение? — спросил Леушев, оглядывая комнату. — Как поживает ваш сибирский кот? Не кашляет?
— Сибирский кот, дитятко, пропал, — сказала Татьяна Федоровна, не ожидая такого вопроса от инспектора уголовного розыска. — Тогда и пропал. Ушел в лес да так и не вернулся.
Леушев взметнул брови на хозяйку, которая, как и тринадцать лет тому назад, заговаривала ему зубы:
— И воры больше не беспокоят? Помните свадьбу в доме Сидельниковых?
— Нечего, дитятко, у меня воровать. Вконец обнищала.
— Хитрите, Татьяна Федоровна. Хитрите, — уличил ее инспектор. — Никакого сибирского кота у вас не было. Это плод вашего вымысла. Да еще; помнится, шишку себе набили. И воры никогда не ходили по горнице. Теперь это доподлинно известно. Вы сына скрывали в подвале. Где он сейчас?
— Господи! — заголосила Татьяна Федоровна и позеленела от злости. — За что такая напасть? Да нет же у меня сына. Он утонул еще в войну. У меня и похоронка от начальства есть…
— Липовая! — ввернул Седякин.
Татьяна Федоровна, опираясь на клюшку, как припадочная, задергалась, затряслась, с трудом достала из-за иконы пожелтевшее от времени извещение, засиженное мухами и порядком истрепанное, и подала Леушеву:
— На, читай… Похоронка…
Леушев взял 'похоронку', прочитал ее и положил себе в карман.
— Почто взял, ирод? — завопила Татьяна Федоровна и, протянув к Леушеву руку, потребовала: — Отдай! Как я теперь без нее?
— Она вам больше не понадобится.
— Как не понадобится?
— Довольно Лазаря петь! — повысил голос Леушев. — Это филькина грамота, которой вы прикрывались двадцать три года и незаконно получали за сына пособия. А сын-то — дезертир и убийца. Он убил человека. И какого человека! Друга детства. Героя войны… Это тягчайшее преступление и, вероятно, не единственное. Следствие разберется. А вы, старая женщина, мать, скрываете его. Где ваша гражданская совесть? Постыдились бы. Вас надо судить вместе с сыном и не простым, а показательным судом…
— Нет у меня сына! Слышишь ты?
Леушев вынул из кармана поднятые в волчьей яме часы и показал хозяйке:
— А это что? Знакомая вещица? Ваши часы! Кто их обронил в волчью яму? Дядя Ваня? Или сами они туда залезли, чтоб обвинить вашего сына?
Доводы Татьяны Федоровны в защиту сына оказались слишком слабыми и неубедительными. Она не могла устоять против неопровержимых обвинений Леушева, закрыла руками лицо, упала на кровать и заголосила.
Леушев указал Седякину на голбец. Седякин спустился в подвал. Вытащил оттуда овчинный тулуп, на котором спал Шилов, заглянул на полати, взял подушку, старый ватник и все это вынес на крыльцо.
— Нюхай, Пират! — приказал он собаке. И Пират сначала понюхал тулуп, затем подушку и ватник. Снова прикоснулся к тулупу, как бы желая узнать, одинаково ли пахнут эти вещи. Убедившись, что подушка, ватник и тулуп принадлежат одному и тому же лицу, Пират слегка заскулил, повилял хвостом и, понюхав землю у крыльца, потянул-хозяина с поводком к калитке.
— Товарищ капитан! — крикнул Седякин. — Пошли! Собака след взяла.
Леушев вышел на крыльцо.
— Ивонинский! — сказал своему помощнику. — Отнеси это барахло в избу.
Ивонинский завернул в тулуп ватник, подушку, открыл наружную дверь и сверток бросил в сени, а сам побежал догонять товарищей.
Во дворе хлопнула калитка. В доме наступила тишина. Лежа с закрытыми глазами, Татьяна Федоровна боялась пошевелиться. Что-то тяжелое навалилось на нее и пригвоздило к постели. Одолевали колики. Кололо везде: и внутри, и снаружи. И сердце, казалось, вот-вот остановится. Татьяна Федоровна стала забываться. Но вот она открыла глаза и поняла, что это не сон… У нее отнимают единственную радость — сына…
Схватившись за больное сердце, она подняла голову. Желание узнать, куда Леушева повела собака, заставило Татьяну Федоровну встать с постели и подойти к окну. Собака точно пошла к тем кустам, за которыми скрылся Шилов.
— Господи! Неужто найдут? — прохрипела Татьяна Федоровна, поняв, что сыну никуда не уйти от острых зубов серого волкодава. Схватившись за волосы, она покачнулась и, потеряв равновесие, без чувств рухнула на пол. А серый волкодав, идя по следу Шилова, шагах в трехстах от ее дома пересек трактовую дорогу и повернул в лес, петляя между деревьями.
Леушев продвигался по следам довольно быстро. Собаковод сержант Кокорин, еле успевал бежать за Пиратом. У Черного омута собака вдруг остановилась, потопталась на месте, покружилась за деревьями, отошла в глубь леса и снова вернулась к омуту. Уставившись умными глазами на Кокорина, она заскулила, понюхала вокруг траву и, повизгивая, взяла курс на запад.
— Ты смотри, — удивился Ивонинский. — Шилов дважды подходил к омуту.
— Значит, имел на то основание, — заметил Леушев.
— А не собирался ли он нырнуть в эту болотную прорву? — догадывался Седякин. — Понял, что не помилуют за Ершова, да и…
— Не думаю.
— Почему?
— Такие, как Шилов, редко накладывают на себя руки. Чаще — на других. Убил кого-нибудь. Вот и вернулся заручиться поддержкой с того света. Совесть запищала перед концом. Амнистии у мертвого решил поклянчить.
— А что? Вполне логично, — поддержал Ивонинский.
— Только кого он убил?
— Щукина, — подсказал Седякин. — Щукин погиб как раз в этих местах. Встретил на узкой дорожке, пырнул ножом
— ив омут… Поди ищи… Говорят, в этой болотной дыре нет дна.
— Точно, — согласился Ивонинский. — Я как-то мельком слышал эту историю про Щукина, когда учился еще в восьмом классе. Кто будет вести следствие?
— Видимо, придется мне, — сказал Леушев. — Может, не передумает наш старшой. Надеюсь, поручит.
— Тогда имейте в виду, товарищ капитан, и эту версию,
— посоветовал Седякин. — Собака не зря топталась у омута.
Следы Шилова вели оперативников дальше, на запад. Проскочили два глубоких оврага с ручейками на
