— Сто-о-ой! Сто-ой, разбойники! Стрелять буду!
Три винтовочных выстрела грянули среди ночной тишины.
— Это староста очухался, — сказал мне Чанкайши и спрыгнул с брички на межу. — Надо прихватить с собой, а то немцев наведет на след.
Чанкайши попросил нас подождать его, а сам, пригнувшись, с автоматом на шее пустился пшеничным полем навстречу бегущему старосте.
— Может, помочь?
— Сам справлюсь! — донеслось до нас.
Подкравшись к старосте, Чанкайши крикнул:
— Бросай оружие! Да перед смертью помолись своему папе римскому!.. Ну, живо, панская твоя морда!
Староста бросил винтовку, опустился на колени и забормотал под нос:
— О Езус Христус, боэка матка с вента Мария! Спаси меня от лютого ворога, от мужика-лапотника…
— Сейчас спасут. А ну-ка встань, продажная шкура!
— Не губи, Коленька, — поднимаясь, взмолился староста. — Уж так и быть, возьми коня, бог с тобой. А меня не губи. Что тебе в моей погибели?
Чанкайши дал короткую очередь из автомата по ногам, чтобы пресечь попытку к бегству в самом начале, и староста, падая, завыл, как бешеная собака, призывая на помощь, но уже не 'бозку матку', а людей.
— Молчи, гадина!
Достав тряпку, чтобы заткнуть рот. Чанкайши связал старосте руки, подобрал винтовку, взвалил отяжелевшую тушу на плечо и притащил к бричке.
Часа через два мы были уже в отряде.
***
Всю ночь Ершова мучила бессонница. Сначала одолевали клопы, потом не выходил из головы Шилов, и Ершов ничего не мог придумать в защиту бывшего друга детства. 'Неужели он жив? — соскочив с топчана, подумал Ершов и, сжав рукой подбородок, как при зубной боли, медленно заходил по комнате. — Не может этого быть!'
Какие бы ни выдвигались обвинения против Шилова, Ершов твердо решил отстаивать свои убеждения — Шилов утонул…
С этой мыслью Ершов встряхнул шинель, разостлал ее на топчане и уснул, когда взошло солнце и на полу камеры заиграли горячие лучи.
Невзоров явился в помещение гарнизонной гауптвахты в назначенное время и был уже за письменным столом, когда привели Ершова:
— Как, Саша, самочувствие?
— Спасибо. Как всегда, товарищ старший лейтенант, бодрое.
— Ну что ж, отлично. Может, продолжим?
— Давайте продолжим.
— Как приживался Шилов в партизанском отряде?
Невзорову хотелось услышать подтверждение своей версии о симуляции Шиловым болезни, но услышал и многое другое, о чем даже не подозревал.
— Утром, — сказал Ершов, — все узнали, что Чанкайши увел из-под носа полицая бричку старосты с вороным рысаком и самого старосту прихватил с собой. Не менее важным событием было и то, что с Чанкайши прибыли в отряд мы с Шиловым — последние артиллеристы дивизиона майора Королева.
Первым заглянул в землянку старший лейтенант Селезнев, назначенный к этому времени начальником штаба отряда.
— А-а, сержант Ершов! — протягивая руку, сказал Селезнев. — Приветствую и поздравляю с прибытием на партизанскую землю. Не говорю с благополучным, потому что знаю: тебе не легко пришлось.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
— Сиди-сиди, — придержал меня Селезнев. — Признаться, не ожидал этой встречи. Думал, что ты того-с… в ящик сыграл… Видел, как тебя станиной хлобыстнуло, да помочь не смог — самого оглушило и руку покалечило. Я только из винтовки снял танкиста в горящем комбинезоне…
— Так это Вы его подвесили на кромке люка?
— Сомневаешься?
— Что вы, товарищ старший лейтенант! Я просто не знал, кто просверлил ему голову… А вам известно что-нибудь о гибели комдива?
— Известно. С Черняевым хоронили, — Селезнев рассказал о последних минутах жизни комдива и, встав из-за стола, по-дружески похлопал меня по плечу: — Не тужи. Правда, потери большие, но победа все-таки наша. Спасибо, сержант, за тобой было последнее слово. Вернее — за твоим наводчиком.
— А он здесь, — я указал на угол землянки, где лежал Шилов. — Ранен.
— Это вам спасибо. Вы спасли мне жизнь. Этот обгорелый фриц прикончил бы меня, — отозвался Шилов и, укрывшись шинелью, тихо застонал.
Послали за медсестрой Зосей. До ее прихода я успел ознакомить Селезнева с нашими дорожными приключениями. Говоря о переправе через Ствигу, я ожидал, что он похвалит меня, но Селезнев выругал. Это была тайная лазейка для партизанской разведки на пути к Турову.
— Слыхал, Миша?
— Слыхал, — вторично отозвался Шилов. — Разве немцы не побывали там?
— Побывали, — ответил Селезнев, — но партизаны их опередили. Зато оружие и боеприпасы, собранные на огневых, пришлось переправлять вброд.
Шилову ничего не оставалось, как замолчать.
Что касается встречи с Марылей, то Селезнев сказал:
— Завтра ты ее увидишь в отряде.
Явилась Зося и привела с собой санитара.
— Здравствуйте, — сказала она. — Где у вас раненый?
— Мое почтение, Зосенька, — встретил ее Селезнев. — Раненый здесь.
Зося кокетливо улыбнулась Шилову, сняла бинты и повернулась ко мне:
— Раны у вашего товариша гноятся. Это плохо.
Шилова перенесли в санитарную палатку. Оставшись со мной с глазу на глаз, старший лейтенант познакомил меня с буднями отряда, который, к сожалению, нельзя было назвать боевым подразделением. Распыляясь по мелочам, люди занимались 'домашними' делами: несли караульную службу, вели разведку, держали связь с населением. В отряде не хватало оружия, боеприпасов. Но главное, что угнетало Селезнева, руководство слабо разбиралось в вопросах борьбы с оккупантами.
Будучи кадровым офицером, Селезнев не только лучше других знал военное дело. Потомственный артиллерист, внук бомбардира-наблюдателя, погибшего в Японскую войну в Маньчжурии, он имел какую-то врожденную способность видеть обстановку. По его мнению, оказываемая доселе выходящим из окружения группировкам помощь исчерпана. На очереди — крупномасштабная разведка в пользу действующей армии, диверсии, удары по коммуникациям и самая настоящая война в тылу врага. Для этого нужны крупные соединения — не карликовые отряды. Нужна устойчивая связь с Москвой и подпольными центрами. Нужно оружие, плановое снабжение боеприпасами и минно-взрывными устройствами. Слушая старшего лейтенанта, я понимал, что так и должно быть:
— А как относится к этому командир?
— Ждет указаний свыше, а сам инициативы не проявляет.
Я встал и посмотрел на выход:
— Кстати, мне нужно у него побывать.
— Сиди-сиди, — остановил меня Селезнев. — Сейчас я за командира.
— А командир где?
