— На лесных курсах в Октябрьском районе.
Вошел комиссар отряда. Увидев, что начальник штаба занят, он поприветствовал нас и присел на край лежанки, достав очки и протирая их носовым платком. Селезнев ответил на приветствие и, повернувшись ко мне, спросил:
— Зачем тебе, собственно, командир?
— Хотел, чтоб зачислили в какую-нибудь команду.
— А я тебе, сержант, уже приготовил должность и без командира, — заявил старший лейтенант. — Будешь командовать диверсионной группой…
— А если не справлюсь?
— Справишься, — убеждал Селезнев. — Ты природный артиллерист. Подрывная техника тебе знакома.
Комиссар подошел к столу:
— Вы кончили с товарищем сержантом?
— Что у вас, Иван Игнатьевич?
— Я насчет старосты, — сказал комиссар, поглядывая на меня.
Я почувствовал себя лишним:
— Мне уйти?
— Останьтесь. Мне кажется, — продолжал комиссар, — старосту надо отпустить, но с одним условием…
— С каким?
— Поспевают хлеба. Люди рвутся на пожни… Так пусть староста поработает на нас. Нужно сорвать отправку зерна в Германию.
— Это он сам предложил?
— Сам.
Селезнев решительно восстал против затеи комиссара:
— А если тот же староста завтра приведет роту немцев в расположение отряда? Какая у вас гарантия, что этого не случится?
— Гарантии у меня нет. Но я полагаю, что людям надо верить. Это истина. Тем более — нужно спасать урожай.
— Ах, верить! — вспыхнул Селезнев. — В такое время мы себе не всегда верим. А вы предлагаете верить изменнику родины… Не выйдет.
— А что вы предлагаете? — тем же сдержанным тоном спросил комиссар.
Старший лейтенант встал и прошелся вокруг стола:
— Пусть колхозники убирают хлеб и прячут, сколько могут спрятать. Остальное отобьем у немцев… А старосту — расстрелять.
Комиссар метнул недовольный взгляд на Селезнева и направился к выходу:
— Я, товарищ начальник штаба, не даю согласия на казнь человека, который вызвался нам помогать.
— Хорошо, Иван Игнатьевич, — сказал Селезнев. — Вопрос о старосте оставим открытым до приезда командира. А пока — арест с усиленной охраной.
— Да он не убежит, — усмехнулся комиссар, — у него нога перебита.
— Бывает, что и курица закукарекает.
Иван Игнатьевич ушел. Селезнев хихикнул и, покачав головой, насмешливо посмотрел ему вслед. У меня остался неприятный осадок на душе от разговора двух руководителей отряда. Я был на стороне старшего лейтенанта. Рискованное предложение комиссара могло погубить отряд. Но меня подкупало и человеколюбие Ивана Игнатьевича, основанное на доверии к людям.
На другой день я получил списочный состав группы и вместе с Селезневым провел первые занятия по изучению и практическому применению минно-взрывных устройств, находящихся на вооружении инженерно-саперных подразделений.
Это была двенадцатая тактическая группа. Теперь уже в свободное от караульной службы время учился весь отряд. Даже Шилова приписали к радиоузлу, хотя никакой приемной аппаратуры в отряде еще не было.
Вечером у палатки начхоза я услышал знакомый женский голос. Какая-то пожилая женщина сбрасывала с телеги свежую траву, под которой прятала хлеб. Это была Марыля. Я подошел к ней:
— Мария Ивановна! Вы?
Марыля сначала не узнала меня и, бросив наземь охапку травы, медленно подошла ко мне вплотную. Прищуренные глаза ее округлились:
— Солдатик? Родненький, — встретила меня добрая Марыля и, как сына, обняла. — А дзе ж твой сябер?
— В санитарной палатке, Мария Ивановна. Ранен.
— Ах, божа ж ты мой… Што ж гэта я ня ведала?
Прощаясь с Марылей, я попросил ее выполнить поручение
Шилова — найти какой-нибудь захудалый приемничек с батареями. Она обещала достать и на третий день привезла приемник. Шилов починил его, и через неделю в лесу услышали голос Левитана. Комиссар благодарил Шилова, который с этого дня регулярно принимал сводки информбюро и прослыл в отряде 'рупором Москвы'.
Вскоре возвратился с лесных курсов командир и не узнал отряда. Военные навели в нем строгий порядок, превратили безликую массу штатских людей в боевое подразделение, о котором мечтал старший лейтенант Селезнев.
— Как это вам удалось переломить отряд? — спрашивал он начальника штаба в день своего приезда.
— Это вам так кажется, — скромничал Селезнев. — В отряде очень много невежества, цивильной серости.
Ян Францевич, или товарищ Ян, как называли командира партизаны, ценил начальника штаба, дорожил его мнением и брал под защиту людей, которых положительно характеризовал Селезнев. Это прежде всего касалось военных. Недаром Ян Францевич в тот же день посетил санитарную палатку, успевшую превратиться в отрядный радиоузел, и поинтересовался больными:
— Ты смотри, Зося, чтоб они через две недели стали в строй.
— Нет, Ян Францевич, — осмелев, сказала Зося. — Шилов, например, и через два месяца не станет в строй.
— Это мы еще посмотрим, — нахмурился командир. Надо лучше лечить.
— Как еще лучше? — обиделась Зося. — А медикаменты? У нас даже нет перевязочного материала.
— Будет и перевязочный материал. Все будет.
Уходя, он покачал головой. Ему не нравилось, что
застенчивая Зося стояла за Шилова горой. С этого дня Ян Францевич частенько заглядывал в санитарную палатку и почему-то невзлюбил Шилова. Шилов мне рассказывал что командир отряда за ним шпионит…
— Подождите, Саша, — как бы полуочнувшись, придержал его Невзоров. — Выходит, у Шилова с Зосей роман и об этом догадывался Ян Францевич?
— К сожалению, да, — согласился Ершов.
'Ага, ловкач! — загорелись невзоровские глаза. — Вот он, ангел-хранитель — Зося. Это она помогла Шилову симулировать болезнь. Чего проще для молодой женщины — стать любовницей больного и держать его в свое удовольствие под боком'.
— Почему 'к сожалению'? — подоспел каверзный вопросик.
Невзоров убеждался, что это и есть начало той симуляции, о которой предполагал. Зося помогла Шилову отсидеться в санитарной палатке. Но почему Ершов сожалеет об их тайных связях?
— У Зоей был второй поклонник, — сказал Ершов с осуждением Шилова.
— Кто?
