соседству, прошила грудь. Чанкайши упал. Но я все таки успел выстрелить и убить немца. Мы втащили труп Чанкайши в калитку дома, сняли полицейскую форму и тело спрятали в саду…
Смерть командира пешей разведки потрясла руководителей отряда.
— Да, — с гордостью возгласил Ян Францевич. — Это был человек высокого гражданского накала. В жизни такие встречаются не часто…
— Простите, — прервал Селезнев. — Нам нужно торопиться. Время не ждет У меня вопрос разведчикам. Что нового узнали о Турове?
— Ровным счетом — ничего, — ответил старшина. — Все по-старому. А вот в отряде есть кое-что новое — провокатор. И если б не покойный Чанкайши, вы бы сейчас в круговой обороне отбивались от немцев.
— Откуда такие сведения? — спросил командир.
Черняев кивнул мне. Я снял сапог и достал из-под
войлочной стельки листок бумаги, исписанный химическим карандашом, и протянул Селезневу.
— Что это? — придвинув коптилку, разом склонились командир и комиссар.
— Сведения о нашем отряде, — сказал Селезнев, — и довольно точные.
Ян Францевич мельком пробежал по неровным строчкам и с ужасом остановился на численном составе отряда, вооружении, месте расположения и времени нападения на Туров.
— Странно, — помрачнел Ян Францевич. — Где вы взяли этот документ?
— Чанкайши нашел в бумажнике полицая. Вез немцам, да не довез.
— Вот вам и бдительность, товарищ комиссар? — упрекнул Селезнев. — Провокатор в отряде! Ничего себе.
— Да не только провокатор, — поддержал его Ян Францевич. — Должно бьпъ третье лицо между провокатором и полицаем — связной агент, который получает сведения здесь, в отряде, и доставляет по назначению. Надо выступать, пока противник не располагает этими данными. Завтра вечером будет поздно. Сведения из отрада поплывут утром или днем.
Иван Игнатьевич, которого обвинили в беспечности, согласился на немедленном выступлении отрада и предложил кой-что предпринять и сейчас.
— Надо по возможности, — сказал он, — сегодня схватить провокатора, а утром устроить засаду связному агенту. Он обязательно появится здесь. Немцы не дадут отсиживаться.
— Это не так просто найти провокатора, — возразил командир.
— Товарищ Ян, — вмешался я. — Утром надо искать агента. Правильно говорит Иван Игнатьевич. А провокатор уже найден.
— Кто?
— Мирон.
Селезнев выбежал из землянки.
— Тяжкое обвинение, — сказал комиссар. — Это предположение или категорическое утверждение?
— Утверждение.
— А доказательства?
— Есть и доказательства. — Я рассказал, как Мирон задержал нас и сообразив, откуда такие шинели, хотел расстрелять. Товарищи не согласились. Тогда Мирон, связав нас и жестоко избив, стал обыскивать. Он искал эту записку, которую сам же писал, но не догадался поднять стельку сапога.
— Так-с, — прищелкнул пальцами сообразительный Ян Францевич, — проверим, — и записку положил в карман.
Селезнев втолкнул в землянку Мирона.
— Здравствуйте вам, — сказал Мирон, остановившись посредине землянки.
— Здравствуйте, — ответил Ян Францевич. — Когда в наряд?
— Утром.
— Тогда садись и пиши. Вот бумага.
— Что писать?
— Прошение о помиловании, — сказал командир. — Иначе я тебя вместо наряда на тот свет отправлю.
— За что, товарищ Ян?
— За избиение разведчиков. Карандаш есть?
Мирон понял, что робостью он выдает себя, и, сдерживая приступ колотившего его озноба, заикаясь, вполголоса проговорил:
— Найдется.
Достав из внутреннего кармана бушлата желтый химический карандаш, прислонился к столу и начал писать. Руки его дрожали. Вымучив несколько строчек, он задумался, как бы получше изложить просьбу. Ведь речь идет о помиловании. А Мирон чувствовал вину, которая измерялась веревкой с перекладиной или на худой конец — пулей, а не листком серой бумаги с плохо написанным прошением.
— Достаточно, — остановил Мирона Ян Францевич и, убедившись, что оба документа написаны не только одной рукой, но и одним плохо подточенным химическим карандашом, спросил: — А эту записку ты с кем посылал, что она пришла по обратному адресу?
Мирон, взглянув на записку, рванулся к выходу. Прогремел выстрел.
— Дневальный! Вытащите эту падаль, — сказал Селезнев, вкладывая пистолет в кобуру. — А вы, товарищи, поддались этому мерзавцу.
— Маленькая хитрость, старший лейтенант, — подмигнул Черняев. — Поняли, что провокатор. Боялись — убежит. А так надежнее.
— Выходит, вы его привели, а не он вас?
— Конечно.
— Молодцы, ребята! Настоящие разведчики!
— А теперь, товарищи, по местам, — приказал командир. — В расположении остается комиссар. А вам, товарищ Ершов, утром с секретом Мирона поймать связного агента. А пока — отдыхайте.
— Товарищ Ян!
— Все! Никаких возражений.
Спустя полчаса отряд тронулся, выслав дозоры. Я поужинал у Марыли, которая после расстрела заложников в Озеранах не покидала отряда и была приписана к кухням, переоделся, взял у комиссара документы и зашел в санитарную палатку. Шилов обрадовался моему возвращению, но, когда узнал, что Мирона пристрелили, переменился в лице:
— Как? Без суда и следствия? Как старосту?
— А ты ждал суда и следствия, когда бил по немецким танкам?
— То немец, враг…
— А это — друг?
Утром Иван Игнатьевич посоветовал мне самому развести секреты и остаться там, где недоставало третьего человека. Когда пришли на место, напарники Мирона спросили, где их старшой. Я не скрыл, что Мирон — провокатор и что начальник штаба пустил его в расход при попытке к бегству.
— Ишь, куда метнулся, шкура! — возмутился первый, Никита.
— А я-то думаю, — вознегодовал второй, Макар, — что это ему так хочет вас расстрелять?
Я поставил перед ними задачу — взять живым связного агента, который уже приходил к Мирону за сведениями об отряде.
— Когда приходил? — спросил Никита.
— Позавчера. Он и сейчас должен прийти. Сведения немцам не попали. А Мирон сегодня последний день в наряде.
Никита подтвердил, что Мирон отлучался на стук дятла. Хотел убить лесную пичугу, да вернулся ни с чем. В день прибытия в отряд, получив назначение в караул, отпрашивался в деревню за сапогами и, наверняка приводил сюда этого агента, чтобы договориться о месте встречи, когда появятся важные сведения об отряде.
Ровно через час дятел прилетел снова.
