— Слышите? — прошептал я. — Вы, Никита, заходите слева. Макар — справа. Я пойду прямо. При бегстве — бить по ногам. Но упустить нельзя.
Продвигаясь между деревьями, я пошел на усиливающийся стук дятла и шагах в двадцати увидел человека, который, припав к стволу клена, каким-то металлическим предметом выстукивал птичью дробь, уподобляясь мастерству лесного красавца. Временами он останавливался, прислушивался и снова стучал. Я обратил внимание, что винтовка у него была на ремне за плечами.
Подкравшись к нему на расстояние трех шагов, я вскинул автомат:
— Руки вверх — и не шевелись!
Он вздрогнул и, уронив обойму, которой стучал во дереву, поднял руки.
— Я… красноармеец из окружения, — невнятно пробормотал он, точно проковылял хромой ногой по изрытому снарядами полю. Даже не оказал сопротивления и стоял, как приказано, не шевелясь.
— Что же ты, красноармеец из окружения. Красную Армию продаешь?
— Я? Я не продаю.
— Как не продаешь? А что ты делал здесь, в лесу?
— Партизан ищу.
— Хитришь, парень. Ты не партизан ищешь. Ты Мирона искал. А партизаны тебя ищут… Разве не так?
Он утвердительно кивнул головой и, сделав холостой глоток выставившимся кадыком, попросил… хлеба…
Я подумал, что ослышался, и переспросил.
— Хлеба, — повторил он. — Пожалуйста. Маленечко. Два дня ничего не ел.
Оказывается, у полицаев и такие бывают связные агенты.
— Как тебя звать?
— Николка… Николай Евстигнеевич Сысоев.
— Опусти руки и садись.
Сысоев снял винтовку с плеча, поставил ее к трухлявому пеньку, а сам присел у клена и выжидающе, глотая слюну, стал наблюдать, как я достаю краюшку хлеба, которую утром вместо завтрака сунула мне в карман Марыля.
— Плохо тебя кормят твои хозяева, — сказал я, развязывая узелок.
— Нема у меня хозяев, — подражая местным жителям, произнес Сысоев.
— А я знаю, что ма.
— Это не хозяева.
— А кто они такие?
— Не сказывают. Только бьют да насмехаются, — пожаловался Сысоев и набросился на хлеб. — Красноармеец, говорят. Заклятый враг. А когда больного нашли в сарае, так разукрасили, думал концы отдам. Потом бросили, как собаке, ковригу хлеба; 'Мирону отработаешь!' Вот третий раз и прихожу.
Я верил Сысоеву, но сомневался в одном — кто послал его сегодня. Ведь полицаи казнены вчера. Оказалось, что задание на связь с Мироном он получил утром, до их отъезда в Туров.
— С чем же ты пришел сегодня?
— Какой-то пистолет велели передать Мирону.
Сысоев достал из кармана ракетницу с тремя зарядами
и подал мне. Я снисходительно отнесся к его дурацкому положению. Но что скажут Иван Игнатьевич, Як Францевич, наконец, старший лейтенант Селезнев?
Подозвав своих помощников, которые, стоя поодаль, с раскрытыми ртами слушали исповедь задержанного агента, я спросил:
— Может, вы останетесь здесь, а мы с Сысоевым пройдем к комиссару?
— А что, дело говоришь, — согласился Никита.
Макар достал веревку, чтобы обезвредить задержанного.
— Не надо. Не убежит.
— Да я и так от вас не отстану, — сказал Сысоев, глядя на меня.
— Бери винтовку и пошли.
Дорогой я сообщил Сысоеву, что бывшие хозяева — бечанские полицаи и Мирон — расстреляны как прислужники фашистов.
— Так им и надо, — повеселел Сысоев и, подумав, заикаясь, спросил; — А меня в отряде не расстреляют?
— За что тебя расстреливать? Ты не враг народа.
— У нас на Тамбовщине в тридцать восьмом, сказывают, и невинных расстреливали. Прикатит 'Черный ворон' — и человек как в воду канет.
— В отряде нет 'Черного ворона'. Так что…
— Спасибо, — проговорил Сысоев и, зашмыгав носом, прослезился. Уход от полицаев и неожиданное возвращение к своим было для него спасением. Радость выпирала слезы. Он плакал, как ребенок.
В расположении отряда Шилов, сидя у санитарной палатки, первый увидел нас и не без приятного удивления сказал:
— О-о, старый знакомый! Не узнаешь?
— Нет, — пожал плечами Сысоев.
— Ты знаешь этого человека? — спросил я Шилова.
— А ты разве не знаешь? Это ездовой санитарной повозки, что ехала рядом с тем паникером, который собачился с комбатом. Неужто не помнишь?
— Правда, — сказал Сысоев. — Был такой случай.
С тех пор прошло три недели. Судьба распорядилась ими по-своему. Одного бросила на фронт, другого — в тыл, а свела в партизанском отряде, и Шилов узнал Сысоева. Это отвело угрозу, нависшую над головой незадачливого агента, во время допроса у комиссара.
Когда мы зашли в штабную землянку, комиссар поздравил меня с выполнением задания, но, увидев, что Сысоев с оружием, в недоумении спросил:
— А он почему с винтовкой?
Я ответил, что привел не врага, а товарища.
— В каком смысле?
— В самом прямом, — и рассказал о Сысоеве все, что стало известно о нем после задержания в лесу.
Комиссар нахмурился и потребовал дополнительных сведений о службе в Красной Армии. Сысоев поведал Ивану Игнатьевичу о пребывании на фронте в первый месяц войны.
Сысоева случайно призвали в армию. Он потерял белый билет, и военком, рассердившись, направил его в пехоту. Через несколько дней Сысоева перевели в нестроевую команду и определили поближе к врачам — ездовым в медсанбат. В районе старой границы его подразделение эвакуировало раненых и переправилось на южный берег Припяти, где было спокойнее. Немцы разбомбили их. Сысоев бежал в лес с намерением пробиться к партизанам. И тут, как на зло, ночью забрел в болото, простудился. Участились припадки падучей болезни. Одиночество, временами беспамятство, голод привели его в деревню.
Две ночи в жару провел он на сеновале, пока полицаи в поисках самогона не наткнулись на него сонного и не избили. Иван Игнатьевич, следивший за рассказом Сысоева, спросил:
— Как вы сейчас чувствуете себя?
— Сейчас лучше. Сержант успокоил. Спасибо ему.
— Ну что ж, — сверкнул очками комиссар, — все это правдоподобно. Но чем вы можете подтвердить ваше пребывание в медсанбате?
— В отряде есть партизан, — ответил Сысоев. — Он знает меня.
— В нашем отряде? Кто он такой?
— Шилов, — ответил я.
— Это правда?
— Конечно, правда, Иван Игнатьевич. Шилов видел Сысоева, когда Сысоев вез раненых, и сегодня узнал его.
