тебя величайшим инженером.
– Роджер Форрестер? – спросил Эймос и снова поставил виски на стол. – Он испытывал мой «Либерти- 5», который я сконструировал сразу после войны. Он сказал, что это лучший самолет, на котором ему приходилось летать.
Я молча смотрел на Эймоса. С тех пор прошло более двадцати лет и было создано множество отличных самолетов, но он помнил свой «Либерти-5». Это был самолет, с которым он вошел в дело. В лице его появилось что-то от того Эймоса Уинтропа, каким я знал его раньше.
– И каковы условия контракта? – заинтересованно спросил он.
Я пожал плечами.
– Это вы обговорите с Роджером.
– Отлично! – Эймос поднялся. Весь его облик говорил о проснувшемся в нем чувстве собственного достоинства. – Иметь дело с тобой я бы не согласился ни за какие деньги. – Он ушел в спальню, но через минуту вернулся и спросил: – д как насчет одежды?
– Внизу есть мужской магазин, позвони и закажи все что хочешь.
Дверь за Уинтропом закрылась, и я достал сигарету. Слушая, как он воркует по телефону, я откинулся в кресле, глубоко затянулся и выпустил дым через нос. Когда принесли одежду, я велел отнести ее в спальню. Затем снова раздался звонок. Я выругался про себя и направился к двери. Можно было подумать, что я здесь служил дворецким. Я открыл дверь.
– Здравствуйте, мистер Корд, – прозвучал детский голос. Я удивленно опустил голову и увидел Джо-Энн, стоящую рядом с Моникой. В одной руке она держала куклу, которую я ей подарил, а другой вцепилась в материнское пальто.
– Макаллистер прислал мне телеграмму, – объяснила Моника. – Он сообщил, что ты, возможно, здесь. Ты нашел Эймоса?
Я тупо смотрел на нее. Макаллистер, должно быть, выжил из ума. Он ведь знал, что по пути Монике предстоит трехчасовая остановка в Чикаго и она сможет заехать в отель. А что, если мне не хотелось ее видеть?
– Ты нашел Эймоса? – переспросила Моника.
– Да, я нашел его.
– Как здорово, – воскликнула Джо-Энн, увидев накрытый стол. – Я так проголодалась. – Она пробежала мимо меня, уселась в кресло и взяла тост. Я с удивлением проследил за ней взглядом.
Моника с виноватым видом посмотрела на меня.
– Прости, Джонас, но ты же знаешь, как ведут себя дети.
– Мама, но ты ведь сама сказала, что мы будем завтракать с мистером Кордом.
– Джо-Энн! – воскликнула Моника, и краска залила ее лицо.
– Все в порядке, – сказал я. – Почему ты не проходишь? Моника вошла в комнату, и я закрыл дверь.
– Я закажу вам завтрак, – сказал я, направляясь к телефону.
Моника улыбнулась.
– Мне только кофе, – сказала она, снимая пальто.
– Доктор пришел, Джонас? – раздался голос Дженни, и мы с Моникой одновременно повернулись.
Дженни стояла в дверях спальни, ее длинные белокурые волосы спадали на темное норковое манто, которое она надела вместо халата. Обнаженные шея и ноги не оставляли сомнения в том, что под манто у нее не было никакой одежды. Улыбка исчезла с лица Моники. Когда он повернулась ко мне, глаза ее излучали холод.
– Извини, Джонас, – резко сказала она. – Мне бы по собственному опыту надо знать, что перед приходом к тебе следует заранее позвонить. Она подошла к девочке и взяла ее за руку.
– Пошли, Джо-Энн.
Они были уже у дверей, когда у меня прорезался голос.
– Подожди минутку, Моника, – хрипло произнес я.
Меня оборвал Эймос.
– Как раз вовремя, дитя мое. Мы можем уйти отсюда вместе.
Я повернулся и посмотрел на него. Больной, грязный старик, которого мы разыскали вчера вечером в баре, исчез. Передо мной стоял прежний Эймос, в сером с иголочки двубортном костюме, через руку у него было переброшено темное пальто. Он выглядел как руководитель высшего ранга. Когда он подошел к двери, на лице его промелькнула зловещая улыбка:
– Мы с дочерью не желаем никому навязываться, – сказал он, отвесив поклон в сторону Дженни, и вышел. Я в бешенстве шагнул к двери, открыл ее, но услышал звук закрываемого лифта. Потом наступила тишина.
– Прости, Джонас, – сказала Дженни, – мне не хотелось бы, чтобы ты что-то терял из-за меня.
Я посмотрел на нее. Ее большие глаза светились сочувствием.
– Ты тут ни при чем, все потеряно уже много лет назад.
Подойдя к бару, я налил себе виски. Хорошее настроение улетучилось. Это был последний раз, когда я выступал в роли доброго дядюшки. Я отхлебнул виски и, повернувшись к Дженни, сердито спросил:
