разрыдался. Слезы капали старику на грудь.
— Простите меня, дедушка, — прошептал он, утирая слезы. — Моя вина, что не пришел к вам раньше, когда начался пожар. Моя вина, что пришлось вам умереть в таком месте.
— Зря ты себя коришь, Кота. Только благодаря тебе удалось вызволить дедушку из этого ада. Ведь он вообще отказывался уйти из дому, — всхлипывая, произнесла О- Сэн.
— Он не хотел быть для тебя лишней обузой и тяжело переживал, что тебе приходится все время за ним ухаживать. Он так любил тебя, как, должно быть, ни один дед не любил свою внучку. И когда он видел твои страдания — это было для него как нож в сердце. «Уж лучше умереть, лишь бы не видеть, как О-Сэн выбивается из сил» — это он сам мне говорил... Послушай меня, О-Сэн, хотя мои слова могут показаться тебе бессердечными. Дедушки нет, с этим надо смириться и подумать о себе — ему все равно уже не поможешь. Все его горести и переживания теперь позади. Он ушел в тот мир, где царит покой и нет никаких забот.
— Ты прав, — всхлипнула О-Сэн, и в этот момент пылающий обломок доски упал рядом с ней.
Пожар надвигался словно снежная лавина. Люди искали спасения в реке, но, к несчастью, наступил час прилива, и многие, захлебываясь в волнах, стали тонуть. Кое-кому удалось уцепиться за облицованный камнем берег, но на них сверху падали искры и пылающие обломки. Пытаясь их стряхнуть, они выпускали из рук каменную облицовку, за которую держались, и тут же уходили под воду. Некоторые, видимо, помешались от ужаса и, очертя голову, бросались в огонь. Разбросанный в беспорядке скарб угрожающе дымился. Камни и земля настолько раскалились, что до них невозможно было дотронуться. О-Сэн не заметила, как на ней оказались толстая куртка Коты и его башлык. Сам Кота таскал из реки воду и поливал ей голову.
— Если не сможешь больше терпеть, ложись на землю лицом вниз — легче будет дышать, — крикнул он.
Внезапно О-Сэн услышала детский плач. Он доносился из-за соседней груды камней. Она подошла и заглянула туда. В узкой щели лежало два узла. В одном, широко разевая рот, кричал завернутый в халат младенец. В другом были вещи. Прожженные в нескольких местах узлы дымились. Вокруг — ни души. О-Сэн инстинктивно подхватила младенца — похоже, ему не исполнилось и месяца — и сунула его под куртку.
— Зачем? — сердито заорал Кота. — Его родители, скорее всего, погибли. А ты, что ты будешь с ним делать? Он умрет у тебя на руках.
— Всех нас ожидает один конец, — тихо сказала О-Сэн, прижимая к себе младенца. — Мне тоже недолго осталось. Понимаю: ничем помочь я ему не смогу. Но пусть мы вместе уйдем в мир иной. Жаль оставлять его умирать в одиночестве.
— Но тебе-то я погибнуть не позволю — спасу, чего бы это ни стоило. — Кота присел рядом и, не отрываясь, глядел ей прямо в глаза. — Понимаю, я тебе неприятен...
— О чем ты говоришь, Кота! Разве об этом сейчас надо думать?
— Нет, позволь уж мне досказать до конца, раз начал... Я очень хотел, чтобы ты стала моей женой, мечтал об этом. Без тебя я не видел смысла жизни.
Охрипший от волнения голос Коты, его сверкавшие неестественным блеском глаза заставили О-Сэн отшатнуться.
— С семнадцати лет я думал только о тебе. Представляешь, как я страдал, чувствуя, что ты ко мне равнодушна. Я прекрасно понимал это, но был не в силах отказаться от встреч с тобой. Все надеялся, что когда-нибудь и ты меня полюбишь. Подбадриваемый этой надеждой, я продолжал заходить к вам, позабыв о мужской гордости. Однако в твоем отношении ко мне никаких перемен не произошло. Мало того! Однажды ты вообще запретила мне посещать ваш дом...
Гонимые ветром клубы дыма вынудили его замолчать. Он надолго закашлялся, потом прижал кулаки к лицу и голосом, полным тоски, продолжал:
— Тебе не понять, какие чувства охватили меня, когда я услышал твой отказ. Ты даже не представляешь, как я мучился, как страдал...
Слушая его, О-Сэн всей душой звала на помощь Сёкити. Ей хотелось заткнуть уши и бежать куда глаза глядят. Снова в ее памяти всплыли слова Сёкити: «Когда я уеду, Кота обязательно начнет подкатываться к тебе. Но я спокойно уезжаю в Камигату, потому что ты, О-Сэн, обещала меня ждать». «Защити меня, Сёкити! Как я нуждаюсь сейчас в твоей поддержке», — мысленно обращалась к нему О-Сэн. Она закрыла глаза и прижалась лицом к младенцу.
— Но я решил больше тебе не досаждать. Эта ночь положит всему конец, — грустно продолжал Кота. — В жизни всему приходит конец. Забудь обо всем, что я тебе говорил. Прости меня, а я сделаю все, чтобы тебе помочь. Нельзя падать духом. Ты должна выжить, даже если ради этого тебе придется вцепиться зубами в эти камни.
О-Сэн молчала. Кота встал, принес воды и стал поливать надетые на нее башлык и куртку. Но ручеек воды из чайника не спасал от жара и сыпавшихся сверху искр. Тогда он полил водой матрас и накрыл им О-Сэн.
Кота огляделся вокруг и вдруг заметил, что на площадке, лишь недавно кишевшей людьми, никого, кроме них, не осталось. Брошенные вещи шевелились, словно живые существа, извергая красные огненные языки. Площадка, освещаемая ослепительным светом пожара, являла собой страшную картину, похожую на дурной сон.
Кота отбросил в сторону чайник. Не чувствуя тяжести, он начал подтаскивать к реке крупные камни и сталкивать их в воду. Набросав десятка полтора, он осторожно спустился в реку, держась руками за каменную облицовку берега, и встал на камни. Вода была по грудь. Он вылез на берег, столкнул еще несколько камней и вернулся к О-Сэн.
— Все в порядке. Я возьму у тебя младенца, а ты спустись в реку. Я здесь набросал камней, так что не утонешь. Слезай осторожно, придерживайся за облицовку.
— А ребенок в воде не простудится?
— В крайнем случае у него расстроится желудок, но это все же лучше, чем сгореть... А теперь не пугайся, я сверху опущу на тебя матрас.
Кота смочил матрас и накрыл им стоявшую в воде О-Сэн. Вода была по пояс — уже начинался отлив. Держа в руках ребенка, О-Сэн прижалась к берегу, опираясь ногами на сброшенные в реку камни.
— Терпеть осталось недолго. Как только рухнут горящие на набережной дома, пожар утихнет. Старайся не смотреть по сторонам и ни о чем не думать. Если будет тяжело дышать, наклонись поближе к воде, — говорил Кота, черпая рукой воду и поливая матрас. — Погоди, там, кажется, плывет деревянная бадейка. Надо ее перехватить. Бадейкой удобней набирать воду.
Кота вошел в реку и поплыл. Он был в легкой безрукавке и коротких узких штанах. Бадейка находилась метрах в пятнадцати, и он был уверен, что достать ее не составит труда. Но он, по-видимому, очень устал и, сделав несколько гребков, почувствовал, что силы его на пределе. К тому же чем дальше он удалялся от берега — тем сильнее становилось течение. Кота решил было повернуть обратно, но до бадейки оставались считанные метры, и он подумал, что, ухватившись за нее, легче будет продержаться на плаву и добраться до берега. Он дотянулся до нее рукой, но удержать не смог. Бадейка перевернулась и пошла ко дну. Кота, потеряв равновесие, тоже ушел под воду.
Услышав странный булькающий звук, О-Сэн приподняла матрас и поглядела на реку. На поверхности плавали лишь обломки обгорелых досок.
— Кота! — закричала она вне себя от охватившего ее ужаса. — Кота-а...
Она заметила его не там, где предполагала, а значительно ближе к устью Канды. Он лежал на спине, повернувшись к ней лицом.
— О-Сэн! — донеслось до нее издалека. И еще раз — едва слышно: — О-Сэ-эн...
В следующий миг Кота исчез под водой.
В полной растерянности О-Сэн еще долго, бесконечно долго смотрела на реку, на то место, где в последний раз видела Коту. Ее заставил очнуться громкий плач младенца, которого она инстинктивно прижимала к груди.
Часть вторая
Сильный ветер со свистом проносился сквозь обгоревшие дочерна ветви деревьев. Он швырял в лицо горсти снежной крупы, больно жалившей кожу. Город лежал в развалинах. Деревянные крыши домов сгорели, стены обвалились. Кое-где уцелевшие за каменными оградами амбары, зияя дырами сорванных дверей, усугубляли страшную картину всеобщего разрушения. При ясной погоде, наверное, можно было бы единым взглядом окинуть пространство от Суругадай до Юсимы, от Хонго до Уэно, превратившееся в выжженную равнину с черневшими там и сям остовами домов. Между ними причудливо извивалась улица, казавшаяся непроходимой из-за валявшегося на ней домашнего скарба, обгорелых досок и стропил. По ули це, с трудом передвигая ноги, плелись люди — белые от обсыпавшей их снежной крупы. Ледяной ветер пронизывал до костей. Узкая цепочка погорельцев протянулась от моста Асакуса до района Каяба. Кое-кто укрывался от ветра и снега зонтами или накидками, остальные шли, накрыв головы циновками либо кусками материи. Мужчины и женщины, старики и дети брели, низко согнувшись, словно некая сила пригибала их к земле, не позволяя выпрямиться. Многие шли босиком, дрожа как в лихорадке. У них не было даже сил, чтобы стряхнуть с головы и плеч снежную крупу. Все двигались в каком-то жутком молчании, изредка нарушаемом плачем детей, словно выражавшим молчаливый, страдальческий вопль всей толпы. Не слышно было ни увещевающих голосов родителей, ни окриков...
Не сознавая того, что творилось вокруг, О-Сэн без всякой цели брела по улице, останавливалась вместе с остальными, шла дальше, когда толпа вновь приходила в движение. Если младенец начинал хныкать, она бессознательно прижимала его к себе, плотнее укутывала и, погладив по щеке, рассеянно продолжала свой путь, уставившись бессмысленным взором в спину идущего впереди. Иногда на короткий миг О-Сэн начинала воспринимать окружающее, ее
