джиг-пилу ему Андрей и браться не давал; сам же он быстро уставал и начинал задыхаться. Но прошла еще неделя, Андрей окреп, а Антон обнаружил с удивлением, что на корень или сук толщиной в свою руку он тратит теперь не больше четырех ударов топора. Андрей учил, как двигаться, в какой момент прилагать максимальную силу, как концентрироваться, как использовать мгновения для отдыха. В качестве моральной поддержки рассказал исторический анекдот про самурая, которого Цукухара Бокудэн заставил колоть дрова, чтобы отработать силу удара. Ну и другие исторические анекдоты — опять же в основном про самураев.
Антон после такой физической и моральной закалки ложился спать вымотанным и мечтал о воскресенье. А когда оно пришло, ни свет ни заря заявился Костя и поднял юношу, чтобы ехать в храм.
Храм в Конюхах был старый, чуть ли не пятисот лет. Покой царил в его золотых стенах, покой и вековой запах ладана, въевшийся в дерево. Иконы огромными глазами смотрели сквозь прорези окладов. Люди входили торжественные, нарядные, мужчины снимали шапки и медленно крестились, женщины поправляли платки и крестились быстро, но плавно.
Женщин было существенно больше. Где-то две трети.
Пока Антон осматривался, Костя пропал. Потом появился — одетый в красное, шитое золотом, как на старинных картинах. Антон даже не узнал его поначалу.
— Благословенно царствие Отца и Сына и Святого Духа и ныне и присно и во веки веков! — торжественно нараспев провозгласил Костя.
Слуха у него не было совершенно. Он это компенсировал голосом. Если он сейчас добавит «налево, кругом!», подумал Антон, то никто, наверное, даже не удивится…
От этой мысли стало смешно, и Антон закусил губы. Торжественность момента спас хор. «Ами-инь!» — Пять или шесть слаженных женских голосов подлетели к куполу и пролились оттуда золотым дождем.
И тут что-то произошло. Антон не мог этого объяснить даже себе — но он вдруг почувствовал себя… нет, не как дома — потому что дома так себя никогда не чувствовал. Он
Поэтому он ощутил укол обиды, когда прозвучало:
— Оглашении,[88] изыдите!
То есть нет — для него эти слова остались бы в потоке других малопонятных старославянизмов, если бы вокруг не начали шушукаться и оглядываться.
Антон оглянулся тоже и успел увидеть спину Андрея, покидающего храм.
После службы террорист перехватил его у калитки.
— The thing I could never understand is why they have to turn the Holy mass into Beijing opera…[89]
— Ты как здесь оказался?
— Стреляли. — Андрей усмехнулся. Видимо, тут была какая-то шутка, которой Антон не понял.
— Привет! — окликнул их Костя, появившийся из-за угла. — Ты чего из храма убежал?
Это снова был прежний Костя — грубоватый, нахрапистый, помятый, с наслаждением смолящий крепкие сигареты и… да, не очень свежепостиранный. Так он что, с самого начала Андрея заметил?
— Но ты сам сказал — «оглашенные, изыдите», или я опять что-то неправильно понял? Было же «изыдите»? То есть я бы пропустил, наверное, но раз уж услышал…
— Не морочь голову. Антон же остался, ты сам видел. Это уже тыщу лет формальность.
Террорист наклонил голову.
— Ты извини, но зачем бы я стал тебе врать? Я, — объяснил он, — не знаю, что у вас формальность, а что нет. А вот правила стараюсь выполнять, потому что себе дороже. Ты же в армии служил — так у нас то же самое, только хуже.
Костя вздохнул. Спокойно.
— Как рука? Разрабатываешь? Скоро вокруг Хороброва ни одного сухого дерева не останется?
— Стараемся.
Они пошли по улице.
— Костя, у Андрея тут вопрос по литургике, — ехидно сказал Антон.
— Какой еще вопрос?
— Ему интересно, обязательно ли превращать богослужение в Пекинскую оперу.
— А в дыню получить ему не интересно?
— А тебе не слабо? — сверкнул глазами Андрей.
— Меня смущает, что ты калека однорукий. Ничего, через недельку оклемаешься, и тогда я тебе припомню.
— Если всю память не пропьешь.
— Я завязал.
— Давно?
— Сегодня. Мужик, ты себе не представляешь, что это такое — просыпаться утром со страшного бодунища и вспоминать, что сегодня воскресенье и тебе идти служить. Все, теперь и навсегда — ничего крепче пива.
— Так ты в монастырь? За пивом?
— Я до монастыря не доживу. — Священник смял окурок и решительно зашагал в сторону обнаружившейся на углу бакалейной лавки. — Идите, я тут… задержусь.
Прошла еще неделя. Сухостоя вокруг Хороброва действительно не осталось, а Антон окончательно врубился в местную систему.
Старинных церквей, конечно же охраняемых как памятники культуры, в окрестностях было штук шесть. Все находились на содержании местных коммун, все были действующими. Формально они подчинялись воскрешенскому епископу в Тернополе, фактически — владыке Роману, в миру — участковому врачу. Во всех шести служили местные священники, плоть от плоти своей паствы. У Кости своего прихода не было — он подменял то одного, то другого, когда тот не мог служить по болезни или должен был куда- нибудь уехать. И спасибо, что хоть так.
Епископ Роман ничего не пытался менять, потому что откровенно дожидался, когда Костя войдет в предписанный канонами возраст, чтобы поставить его своим заместителем. У Романа были далеко идущие планы — выжить воскрешенцев из Зборова и Золочева. Что Костя тут пропадал потихоньку — этого добрейший Роман Викторович не замечал и замечать не хотел. Нет, он, конечно, знал про Костины пьянки и регулярно устраивал выволочку ему и головомойку тому из местных пастырей, кто поил его до бесчувствия, но мысль о том, что Костя просто не годится для сельской жизни, в голове у него не умещалась. Костя ведь был деревенским парнем, вологодским ковбоем — отчего бы ему и здесь не прижиться? А то, что Неверову и под Вологдой не усиделось, — это владыка почему-то игнорировал.
Деревня Хоробров стояла среди других особняком. Нет, и здесь люди вместо «здравствуйте» говорили «слава Йсу», и здесь хранили святую воду с последнего Водохреща и сухие травы с последней Троицы, что, согласитесь, никаким законом не возбраняется, но здесь не было церкви — ни старинной, ни современной, никакой. И местные жители не ехали и не шли, принарядившись, в те деревни, где церкви были, а собирались в местной же школе. Каковую местная милиция в это время обходила десятой дорогой, чтобы случайно не увидеть лишнего.
Антона восхищало то, как среди всего этого быстро и ловко научился ориентироваться Андрей. Чужак же чужаком, да еще и по речи заметен, а встал, врос — и всех по именам знает, и у кого что болит… и отвечают же ему. Не как здешнему, но как почти своему. Этому нужно было учиться, и Антон учился — всему, сразу.
В общем, очень насыщенной оказалась неделя… А утром воскресенья Антона разбудили топотня, возня и какие-то странные звуки: бух… бух… бац… ДЫЩ!
Антон сел, расстегнул спальник, продрал кое-как вежды и высунулся в соседнюю комнату. Нас что, наконец-то местные бить пришли? — подумал он спросонья.
Нет, там были не местные. Там наматывали медленные круги друг против друга Костя и Андрей. Оба голые до пояса, оба в боксерских перчатках. Из-за перчаток звуки и разнились между собой: глухое «бух» получалось, когда удар приходился в блокирующую руку, чуть более звонкое «бац» — когда он приходился в
