вечером, когда ушел из ночлежки? Где? Ушел из ночлежки до регистрации, а в подвал попал к одиннадцати. Точно в ресторане бражничал… Так где же был ты? — Гулял. По улицам… По магазинам. — А может, у склада, у «Хлебопродукта»? Рабочий точно твои приметы дал. Мальчишка лишь вздохнул. Яров сердито щелкнул пальцами, обернулся к Косте: — Вот тебе, инспектор, хитрец. Двадцать четыре часа, положенных инструкцией судебной, помолчит, а там выпускайте его гулять на свободу, раз нет дела для судебного разбирательства. Все изучили, все знают… Но ты ошибаешься, — погрозил он тут пальцем подростку, — мы тебя подержим в гостях в розыске, а потом переведем в приемник… Будет время подумать. Пахомов, — устало уже сказал он, — придется нам держать его для опросов. А пока сведи–ка в столовую, со вчерашнего дня, говорит, не ел. Этому я верю, а остальному не верю. Сведи его… Если нет денег, я дам… — Найдутся деньги, — улыбнулся Костя, похлопал паренька по плечу: — Куда пойдем? В «Биржу» или в кооперативную столовую? Беспризорник шмыгнул носом — тихо протянул: — А все равно. Пошамать бы только… И по дороге в столовую, и в столовой Костя ни о чем не расспрашивал его. Сидел напротив, глядя, как торопливо и жадно глотает он эти горячие «купоросные» щи, курил папиросу и с грустью думал о судьбе вот таких беспризорников. Что его ждет, какой путь? И как вывести его на правильную дорогу, если он как волчонок, если он сжат в комок и не разожмешь, хоть на наковальню под молот клади. Ложка гулко стучала о края алюминиевой миски. Беспризорник сопел, давился, кашлял. — Да ты не торопись, — сказал Костя, оглядывая темное, в лишаях, лицо паренька. — Ешь как следует и спокойно. Колька Болтай Ногами вскинул голову, услышав в голосе доброту, в глазах появилось недоумение и вдруг испуг, заставивший его низко склонить голову над чашкой. Точно испугали его посетители за соседними столиками, стучавшие тоже ложками о чашки, покрикивающие друг другу в лица, скрипящие низкими табуретками. А Косте вспомнился девятнадцатый год, трактир «Орел» и Семен Карпович Шаманов. Вот так же и он, приехавший из деревни Костя Пахомов, сидел за столом и давился щами, а его учитель по–отечески ласково приговаривал: — Ешь, Константин, не стесняйся. Хоть капуста да кипяток, а разогреют кровь… И с нахлынувшим в сердце волнением, не удержавшись, сказал негромко: — Ешь, Колька. Мало будет — еще возьмем чашку… И снова вскинул Колька Болтай Ногами косматую голову, и опять в глазах недоумение. Но вдруг отложил ложку, вздохнув, проговорил: — Да не надо, дядя Костя. Того и хватит… На обратном пути, подходя к площади, кивнув на въезжающие в ворота Мытного двора сани, Костя сказал как бы невзначай, приглядываясь к лицу паренька: — На лошади тебе не хочется покататься? — На какой лошади? — вырвалось у Кольки Болтай Ногами. Он тут же опустил голову, пробурчал: — Спать мне хочется, а не кататься. Вчерась в подвале ночевал, а какое спанье в подвале–то: ребята орут, то стук, то крысы возятся. — В ночлежке что же? Колька Болтай Ногами не ответил. Но, когда подходили снова к уголовному розыску, вдруг ухватился судорожно за рукав Кости. — Ты что, Коля? — спросил Костя, вглядываясь в побледневшее лицо беспризорника. — Или испугался? Колька Болтай Ногами молчал, но все держался за рукав, крепко, судорожно. Как будто боялся, что кто–то схватит его сейчас, поволочет прочь. — Би Бо Бо вспомнил, наверное? — спросил Костя. И тут беспризорник, кивнув головой, сказал виноватым голосом: — Был я у склада, дядя Костя. На стреме был… Кто брал муку, точно не знаю. Только лошадь видел, а парня, на лошади который ехал, не знаю тоже. Велел мне Би Бо Бо, я и пошел… — Деньги он тебе дал? — Он. И еще обещал. От какого–то «ягутки»… — От «ягутки», говоришь… А Колька Болтай Ногами вдруг вскинул голову — мольба таилась в этих черных глазах: — Спрятаться бы куда от него, уехать… Костя обнял его за плечи: — Что–нибудь придумаем мы, Коля… Не дадим тебя в обиду… В «дознанщицкой» он снова и снова повторял это слово «ягутка». Так о скупщиках краденого молодые воры и молодые налетчики уже не говорят. Скажут «барыга с Земляного вала». Но не ягутка. Слово это из давних времен, слово уже забытое… Оно жило в «блатной музыке» тех еще, кто ходили на «дела» в далекие годы, до революции… Значит, старики. Кто–то из старых. Кто? Их немало по городу. Все они на примете. Может, снова взялся за свое дело Горбун? Тихонький, богобоязненный, в церкви больше при старосте. И все же не Горбун ли… Вспомнилось крупное, с высоким лбом, меловое лицо, опущенный в землю взгляд, походка вприсед, тихий голос сквозь бронхитное покашливание. Не числился он давно в приеме краденого, но, может быть, снова взялся за старое ремесло?
29
Переулок, близкий к городской окраине, был узок, крив, тесно набит деревянными и каменными постройками. У круглой кирпичной лавки, торгующей керосином, стояли две пожилые женщины, о чем–то толкуя между собой. Агенты подошли к ним, спросили, не было ли в переулке вчера вечером лошади с санями. — Приезжала, — ответила, не задумываясь, первая из них. — Чуть мне по окну оглоблей не заехала. А к кому — не знаю и врать не буду… Вторая подтвердила, что вчера вечером в переулок заехали какие–то сани, — она ясно слышала скрип полозьев и хруст копыт. Но не выходила из квартиры. Потому что не ее дело смотреть за тем, кто едет, да куда, да на чем. — У нас тут заводь, — призналась она агентам едва не шепотом. — Такие ли окуни ходят. Страсть… Живо спичку тебе под крыльцо… — Вы уж меня–то не впутывайте тоже, — вдруг как встрепенулась первая. — Страдать придется да маяться за свой язык… Не знаю, и все тут… Но и того, что сказали они, было достаточно. Отойдя, Костя, Барабанов и Грахов быстро посовещались. Пришли они к одному выводу, что лошадь была с мукой и что мука эта или в доме у Горбуна или же в сарае. — Может быть, нам не заметить ворованное? — предложил Костя товарищам. — Усыпим Горбуна. Кому–то мука да предназначена. — Засада? — догадался Иван Грахов. — Да, засаду устроим. Она наведет на того, кому эта мука. Может, больше выясним. А так он упрется. Старик, что с него возьмешь. Подошли к домику Горбуна, спрятавшемуся за разрушенной часовней. До подоконника снежные сугробы, стекла тоже нагусто запорошены снегом. — Глядите–ка, — сказал вдруг Грахов. На снегу, куда он показал, четко выделялись следы полозьев, следы копыт. Вели они к маленькой сараюшке возле забора. — Вот тебе и доказательство, — сказал он. — К гадалке не ходи — тут мучка. — Давай, Иван, за понятыми, — приказал Костя. Сам же постучал в окно. Потом в дверь и снова в окно. Нелегок на подъем был старик. Наконец дверь отворилась — он стоял, подтягивая штаны ремнем, вглядываясь в лица агентов. — Давненько милиция не навещала, — проговорил, усмехаясь, а в глазах блеснул и погас нервный огонек. — Или опять на учет поставили? — Не на учет, — ответил Костя, проходя в сени. — Обход… А у тебя, есть сведения, собираются незнакомые люди. Имеем ордер на обыск. — Да пожалуйста, — развел руками Горбун. — Ройтесь, если так хочется. Ему не ответили, прошли в маленькую кухню. Здесь Костя спросил: — Краденого не хранишь? — Бог с вами, — ответил Горбун, пряча беспокойство в уголках губ, в этой уродливой усмешке. — Зачем мне на старости… Обыскали быстро и бегло — в обеих комнатах. Под койкой нашли свернутый парусиновый желтый дождевик. Костя переглянулся с Барабановым. Не Хрусталь ли носил его? Костя потряс плащом, точно выбивал пыль, присмотрелся к нему, как бы невзначай спросил: — Подошел бы на Хрусталя? Горбун не ответил, только засмеялся вдруг. Крупная голова еще плотнее вдавилась в плечи. Отступил, присел на койку. — Так я спрашиваю тебя, старик? Горбун помотал головой: — Не пойму, о чем вы, товарищ начальник, толкуете. — Хрусталь бывал здесь? — спросил Костя, вглядываясь в меловое лицо Горбуна. — Ну, отвечай, да побыстрее… — Бывал, — признался Горбун. — Месяц назад. С Ушковым. В карты играли. Выигрывал Хрусталь и откидывал вещи мне. Мол, за беспокойство. Потом в нож играть стали… Тут я, верите ли, заплакал. Ну, думаю, прирежут сейчас друг друга… Будет вам, говорю, ребятки… Хотя кто я им? — Как кто? Старый налетчик и скупщик. — Когда–то было, давно, — улыбнулся Горбун, но слова инспектора польстили ему. Почему–то оглянулся на понятых, двух женщин. — Брали, бывало, меня. Шаманов чаще, Семен Карпович, Бурав… — Что еще хранишь? Везде будем смотреть. — Пожалте, — раскинул руки Горбун. — Воля ваша. Вы хозяева тут. Во дворе осмотрели поленницу дров, потом вошли в темную сараюшку. В дальнем углу ее лежали навалом, как будто только что нарубленные, дрова. Целая гора мелко нарубленных березовых дров. — Что не сложил в поленницу? — спросил Костя, искоса наблюдая за выражением лица Горбуна. А у того не находили покоя руки с ключом, потирал их быстро и суетливо. — Так времени нет, да и силенок маловато. — Силенок маловато, значит, — повторил Костя. — Ну ладно, — кивнул он стоявшим за его спиной агентам. — Кончаем осмотр… И опять глянул искоса на Горбуна, а тот как–то сразу обмяк, как будто выпала из него пружина, только что заставлявшая его тело двигаться нервно и напряженно. Повеселевшим тоном уже спросил, когда вернулись в дом: — Протокол будете составлять? Положено ведь. Что старое время, что новое, а протоколы на все
