бухнула и смутила гиревика. Раскланявшись, покраснев, он убежал за кулисы. В конце выступил Саша Карасев, стал читать стихи. И его приняли по–доброму — тоже хлопали и улыбались. После концерта всех пригласили в буфет пить чай с баранками, пиво. Не утерпели и Костя с Леонтием — повели с собой и соседа. Тот от чая отказался, а пиво ему приглянулось. Осушив вторую бутылку, захмелел и стал рассказывать о том, как он попал сюда. — Совхоз послал. Надо, мол, тебе побывать на таком съезде, ты секретарь партячейки. Узнаешь, что там думают относительно деревни, как ей жить дальше. Послушал доклад, стал понимать что к чему, спасибо ему, этому лектору… Но мы–то, совхозные, идем в одну ногу с рабочим классом, мы тот же рабочий класс, только сельский. Негромко выругался сидящий напротив за столом крестьянин, стал жаловаться своему соседу — рабочему с автозавода: — Приеду домой я, за нашего секретаря ячейки возьмусь. А то, вишь, в городе как — и собрания, и паровозы показывали, в кино водили, агитация тут тебе и лекции. Потом товарищеский чай. А ён собрания провести не хочет. Третеднясь приехал к нам на собрание председатель из уезда, а ён навоз таскает по грядам. Я, грит, не беспокоюсь оченно–то, потому как все равно быстро не соберутся сельские коммунисты. Так, чтоб не терять времени, таскаю это добро… Вот уж шалишь, поговорю я ему теперь на собрании… Допеку его. Стукнул кулаком по столу — зазвенели стаканы и как разбудили соседа–рабочего. Косая сажень в плечах у детины, косоворотка сдавила до красноты мощную шею. Спокойно положил темный кулак на стол, сказал: — У нас в сборке на автозаводе тоже есть такие деляги: только о своем. Один вот должен был перед собранием выступить о своей работе. Чуть не сто человек рабочих ждали от него слова. Только — за трибуну, а в дверях жена вся в слезах. Что такое? Вышел в коридор, вернулся чернее тучи. Извините, товарищи, говорит, у меня куда–то сбег откормленный поросюк. Я не капиталист и прошу отпустить меня, поискать чертову скотину. Ругались крепко рабочие и решили: дать час на поиски, а потом пусть вернется и отчитается. И что ты скажешь — не вернулся ведь. Ну, на следующем собрании мы ему свинью подложим. Пропесочим как следует… Узнает, что дороже — рабочий коллектив или своя свинья. Леонтий улыбнулся, потянулся было за бутылкой, но неожиданно сказал: — Глянь, Костя! В дверях, в толкотне входящих и выходящих делегатов, стоял столбом агент Семенов. Вот он наконец протолкался к ним, дыша быстро: — Я до тебя, инспектор. Канарин послал — велел прибыть тебе и Николину в розыск… По срочному делу… — Ну! — напряженно вглядываясь в лицо агенту, закричал нетерпеливо Костя. — Что там стряслось? — Бежали… Семенов добавил уже спокойно: — Хрусталь и Ушков… Сегодня к вечеру. Разобрали печной дымоход и бежали в сторону Туговой горы.
31
Во время вечернего обхода, в котором принял участие почти весь состав розыска, были задержаны в шалмане у бабы Марфы двое молодых мужчин без документов, а с ними женщины из категории «без определенных занятий», в ресторане «Бристоль» — известный угрозыску ширмач Сибриков, по кличке Поклёванный. Сибриков, мужчина к сорока, с витым седеющим коком волос на лбу, лихо отплясывал фокстрот с какой–то важной дамой. Когда его попросили выйти на предмет проверки документов, он начал ерепениться, задираться и даже требовал позвать директора ресторана. Был взят военный, не имеющий документа из воинской части, да несколько парней с разбитыми лицами. Весь этот народ забил дежурку, оглушая ее выкриками и топотом, руганью и храпом. А вот о бежавших сведений не поступило. Не было сведений и еще два дня, а на третий — пошла информация в журнал происшествий. В полночь на середине дороги через Волгу был остановлен парень, возвращавшийся домой из кинотеатра «Арс» с последнего сеанса. Остановивший его был невысок, в матросском бушлате, шапке–ушанке. Пригрозив револьвером, он снял с парня короткое полупальто. Толкнув его кулаком в спину, приказал: — Молчок, а то стрелять тебя буду! Через день в переулке на набережной, в своем дворе, был остановлен двоими служащий Кожсиндиката. У обоих в руках — револьверы. Оба с накинутыми на лицо шарфами. С него сняли пальто на хорьковом меху с воротником — каракулевая шаль. Один был высокий, волосы длинные под кепкой, как у попа, раскиданные на воротнике шинели, а другой — низкий, плечистый, в бушлате. На зимнюю николу на Подзеленье в квартиру гражданина Журганова ворвались двое с замотанными шарфами на лицах. Они обошли убогое жилище портового рабочего. Вид кособокого стола, кроватей, закрытых лоскутными одеялами, обескуражил их настолько, что один из них — в шинели и кепке — сказал, обращаясь к своему подручному: — Да здесь только вшей можно взять… Ну, зараза–баба. Видимо, эта «баба» была «наводчица». Кто–то из них перепутал с адресом — то ли она, то ли эти — в морозной безлунной и метельной ночи. Налетчики ушли, не тронув ничего. Только на крыльце уже один из них — коренастый, в коротком бушлате, на котором были нашиты медные пуговицы, — осветил фонариком перепуганных, в нижнем белье, хозяев: — Молчок, граждане, а то стрелять вас буду! Ушли они в сторону белеющих стен монастыря, вверх по косогору, и последним шел этот, в бушлате, пригибаясь. И хлястик с пуговицами особенно запомнился потерпевшему Журганову. Наступил еще день, и был ограблен магазин Единого потребительского общества прямо в центре города. Вошли грабители с намотанными на лица шарфами перед закрытием магазина. Один встал с наганом у дверей, в шинели и шапке, высокий, светловолосый; второй, в бушлате, подошел к кассе с наганом в руке. — Он молчал, — рассказывала кассирша агентам, приехавшим к магазину на «фиате». — Молчал, но так зыркал, что я была ни жива ни мертва. Да он застрелил бы меня, только шелохнись… Он и брал деньги из кассы. Джек покрутился около магазина, обнюхал толпу зевак, потом сел на задние лапы и завыл, чего с ним никогда не случалось. Возвратились в уголовный розыск, где их встретил звонок. Звонил постовой, дежуривший возле железнодорожного вокзала. Он сообщил, что в пивной был замечен парень, по приметам похожий на Ушкова. Снова все поспешили к «фиату». Когда машина остановилась у пивной, этот постовой ждал их на улице. Он провел агентов в моечную, к уборщице. — Был здесь парень в бушлате? — спросил ее Яров. — С медными пуговицами, коренастый. — Был, — ответила та, — коренастый, и бушлат заметный, с медными пуговицами. Пил пиво. Глаза косят. А кто это? — спросила она. — Рецидивист… Она вздохнула: — Не разберешь тут, кто приходит… Бывает, стреляют и дерутся… Сумасшедший дом эта пивная. Охрипла, оравши на них. Тот, в бушлате, стоял здесь, у занавески… Спиной стоял ко всем — заметила я это сразу… Думала, не подслеживает ли за нами, за деньгами метит, думала. Они выбрались снова в тамбур сквозь толчею. И здесь Яров принял окончательное решение: — Я думаю, он где–то в вагоне–порожняке. А как пойдет какой–нибудь поезд, попытается на ходу вскочить. Все на пути!
32
Спрятавшись в кондукторской будке товарного вагона, Ушков ждал поезда. Агентов он проглядел: может, задремал, отяжелев от пива; заметил их, лишь когда те со скрежетом открыли дверь соседнего вагона, освещая нутро огнями карманных фонарей. Заметив, выпрыгнул на снег. От толчка шапка слетела. Невольно он нагнулся за ней, но окрик Ярова: «Стой!» — заставил его резко отпрыгнуть, точно у рельсов лежала бомба. И тут же кинулся через пути к кладбищу, начинающемуся сразу же за горами угольного шлака. Прогремел выстрел, опустив револьвер, Яров снова крикнул: «Стой!» — Ушков бежал, не обращая внимания на стрельбу, видимо, понимая, что агентам он нужен живой. Бежал как–то кособоко, труся по– старчески, клоня голову набок, озираясь. — Пускай, — на бегу приказал Яров проводнику служебной собаки Варенцову. Тот отцепил поводок, но пес скакнул через один путь и остановился, виновато виляя хвостом. Уже за спиной агенты услышали голос: — Подводишь ты, Джек, старика… И что такое с тобой… Отслужил, знать, милый… Почему это — но на бегу агенты заговорили о собаке, а не об Ушкове, исчезнувшем за оградами на тропе. Костя вспомнил, как они с Джеком открыли кражу сахара из военных складов, еще в двадцатом году. Карасев — о том, как Джек помог ему найти воришек на Мытном дворе. А Леонтий, оглянувшись, указал: — Еще вчера жаловался Варенцов, что не ест пес, только воду пьет. На кладбище было тихо. Под луной светилось бледное здание церкви в глубине, за стволами берез и тополей, за высокими кустами. К ней вела широкая тропа, мерцающая, затоптанная крепко. Вторая тропа вела к сторожке, похожей на каменную бочку с одним окном. Поодаль от нее стоял сарай с продавленной крышей,
