Он награждает меня испепеляющим взглядом.
— Не считай меня таким дураком. Но ведь вампиры находятся за пределами возможного, так? И, кроме того, что-то я не заметил, чтобы ты подняла шум, увидев вампиров в столовой.
— Верно. Но, с другой стороны, я не видела их коллекцию костей.
— Логично, — соглашается он. — На самом деле мне было плевать. Я чувствовал себя как во сне, и происходило все как во сне. Однажды ночью Виолетта спросила меня, хочу ли я, чтобы все это длилось вечно. Я сказал «да». Она укусила меня, приказала мне укусить ее, и к тому времени я настолько утратил связь с действительностью, что послушался. Проснувшись, я подумал: «Ага, теперь, по крайней мере, все никогда не будет по-прежнему». — Он откидывает голову назад. — Это был самый идиотский поступок в моей жизни. Ты не сможешь винить меня сильнее, чем я сам виню себя.
— Ты не мог просто покрасить волосы в фиолетовый и на этом остановиться? — безнадежно спрашиваю я. Когда я представляю себе одиночество и горе, толкнувшие его на это, у меня сжимается горло. Я придвигаюсь немного ближе к нему, чтобы дать ему понять, что я ценю его откровенность. Когда я замираю рядом с ним, он приподнимает одну бровь.
— Ого! Это лучшая сентиментальная история, которая есть у меня в запасе. Что еще должен сказать парень, чтобы заставить тебя придвинуться совсем близко?
Поскольку я ничего не отвечаю, он сам рывком придвигается, преодолев всю дистанцию между нами. Я с пересохшими губами смотрю на тот дюйм, что разделяет теперь наши колени.
— Ты знаешь, что вся твоя кровь сейчас прилила к щекам? — спрашивает он. — Они пылают.
Я резко поднимаю голову и машинально трогаю себя за другие части тела, которые действительно едва теплые.
— Какая разница. Здесь слишком темно, чтобы увидеть это, — с напускной храбростью говорю я.
— Темнота не имеет значения. Это одно из преимуществ моего нового состояния.
— Что?
— Я могу видеть тепло тела, тепло лужи крови. И сейчас твои щеки горят, как два гигантских маяка, — он показывает пальцем на мое лицо, как будто я не знаю значения слова «щеки».
— Я легко краснею, — отговариваюсь я.
— Ага, — говорит он, явно мне не веря. Кажется, наступил идеальный момент для того, чтобы снова сменить тему разговора.
— Итак, какие еще сверхспособности у тебя есть? — спрашиваю я. — Если скажешь, что рентгеновское зрение, я застрелюсь.
Он не отвечает. Видно, что он чувствует себя ' неловко после моего вопроса — он сидит прямо и раскачивается из стороны в сторону. Похоже, мне снова придется поиграть в разгадывание загадок.
— Если судить по Владу, то я бы сказала, что у тебя есть сила убеждения.
— В определенной степени, — осторожно отвечает он.
— И ты стал сильнее?
— Да.
— И у тебя обостренные чувства.
— Да.
— И ты искришься в солнечных лучах.
Он как будто бы собирается ответить «да», но потом вдруг удивленно смотрит на меня.
— А что?
— Ты... м-м-м... искришься? — пробую я снова. Он по-прежнему смотрит недоуменно, и я сбивчиво начинаю объяснять: — Я имею в виду, я помню, что видела тебя на солнце, и никакого сверкания вроде не было. Но тебе, наверное, нельзя долго находиться на солнце?
Кто-то должен вмешаться и сделать универсальными знания о вампирах, немедленно.
Он продолжает смотреть на меня так, словно я только что сообщила ему, что в свободное время люблю жевать траву.
— Солнечный свет не убивает нас, но он делает нас слабее. Как и использование любого нашего дара, — говорит он, и в последнем его слове отчетливо слышится сарказм. — Чем больше мы их используем, тем больше нам нужно...
— Нужно что? — тороплю я его.
— Тем больше нам нужно пить, — отвечает он.
Мой желудок сжимается. Я, конечно, знала,
что вообще-то вампиры пьют кровь. Но ведь это Джеймс. Джеймс! Он любит красные лакричные палочки и сэндвичи с бананами и арахисовым маслом. Я знаю это потому, что он всегда крал их из моей коробки с завтраком и подкладывал на их место записки, на которых было написано: «Джеймс: 1, Софи: О».
Повернувшись, я смотрю на него в лунном свете. Он опять занялся изучением своих шнурков, но я вижу, как он косится на меня уголком глаза. Мой мозг подсовывает мне картинки, на которых он с оскаленными клыками склоняется над рядами белых шей и хватает кроликов в лесу. На этих картинках он одет в плащ с красной подкладкой и фрак с узкими фалдами, а вовсе не в футболку и джинсы, как сейчас.
Я бессознательно подношу руку к шее. Две колотые ранки затянулись рубцами, твердыми и изогнутыми, как крошечные черепашьи панцири. Возможно, мне следует начать волноваться.
— Да, — мрачно произносит Джеймс. — Я правда пью кровь. Но я никогда не буду пить твою кровь. И никогда — кровь кого-то живого. Это слишком опасно. И... ну, ты понимаешь. Неправильно.
Его слова удивляют меня — я не думала, что произнесла что-то вслух. Я смущенно смотрю на него.
— М-м-м... да. Мы можем в некотором роде читать мысли, когда мы близко от человека. Иногда. Время от времени. Нам нужно прикасаться к человеку, если мы хотим проникнуть глубже. Но все это идет рука об руку со стиранием памяти, о котором нам как раз стоит поговорить.
Я знаю, что должна воскликнуть что-то вроде: «Да! Стирание памяти! Объясни, пожалуйста, подробно и в деталях!» Но сейчас я чувствую только, что хотела бы спрятаться под кроватью и оставаться там до самой смерти. Итак, это произошло той первой ночью в его дворе, потом сегодня в столовой, а потом...
— Сейчас, — любезно подсказывает Джеймс.
Я срываюсь с места быстрее, чем кто-либо когда-либо срывался с места, и не останавливаюсь, пока не упираюсь спиной в дверь спальни. Теперь нас разделяет, по меньшей мере, двенадцать футов.
— Ой, да ладно тебе, — говорит он. — Я не обращал внимания ни на что постыдное. Хотя было приятно узнать, что кто-то считает мои руки красивыми. — Уголки его рта начинают подергиваться. — Ну, мои и Дэнни Бауманна.
О господи. Все, что касается Дэнни Бауманна, я надеялась унести с собой в могилу. Впрочем, мои фантазии ограничивались тем, как мы встречаемся на двадцатой встрече выпускников, и он совершенно потрясен моим самообладанием и жизненным опытом, и в итоге я провожу остаток жизни, любуясь им, а потом нас хоронят вместе. Получается, что и при таком раскладе я уношу его с собой в могилу. Что и требовалось доказать.
— Это не смешно, — произношу я, обретя наконец дар речи. — Это вторжение в личное пространство. Прекрати.
— Я бы прекратил, если б мог, — говорит он. — Это просто происходит. Говорят, что, когда становишься старше, можно научиться это контролировать — другие вампиры умеют, — но прошел всего год, и пока что оно только набирает силу. — Он трет глаза с неожиданно усталым видом. — Я рад, что это произошло, потому что нам нужно подумать о том, что произойдет в понедельник. Влад будет ожидать, что ты не помнишь ничего о том, что случилось сегодня в лесу. Если ты выкажешь хоть малейшую толику недоверия, он что-то заподозрит, и я не могу предсказать, что он тогда сделает. Если ты не замечала, — криво усмехается он, — от него можно ожидать чего угодно.
— И что же я должна делать? Не думать?
— Нет. Но, судя по тому, что ты потащилась в лес за четырьмя голодными вампирами, сегодня вечером ты и так не слишком себя этим утруждала.
Я поднимаю палец.
