Я вздрагиваю. Как он на меня посмотрел… Я судорожно сглатываю.
– Хочу поискать Ольферта, господин лейтенант! – наконец говорю я.
– Правда? – тихо спрашивает он.
– Да, господин лейтенант!
– Хорошо, тогда идите. А если он не захочет вернуться, то скажите ему, что я хотел бы поговорить с ним – срочно и официально!
За дверью я побежал. Что, если я уже опоздал? Часовой должен привести их в лекционную комнату – пустующее помещение в бараке IV. Когда я поднимаюсь по лестнице, коридор весь забит офицерами. Они ждут, стоя вплотную, толкаясь спина к спине, по трое в ряд. Майоры, фенрихи, капитаны, лейтенанты – все вперемешку. Я вижу Меркеля, чуть позади него Виндта.
– Давай торопись! – восклицает кто-то насмешливо.
Я протискиваюсь и быстро вхожу в помещение. Рядом с дверью стоит маленький стол с лампой. За ним сидит тучный ротмистр, перед ним лежит длинный лист. Половина комнаты завешана простынями, за ними проглядываются три койки.
Перед ротмистром стоят седой майор и молоденький лейтенант. Только теперь я замечаю, что они спорят.
– Здесь очередь, господин майор, – холодно говорит лейтенант, – как записано, и более ничего. Здесь больше нет чинов – здесь мы все равны, здесь мы только мужчины!
– Искренне сожалею, – вмешивается ротмистр. – Бендер прав, господин майор. Только так, прошу вас, одумайтесь… А как я вижу по списку, господин майор действительно идет за лейтенантом, – добавляет он.
Майор в гневе уходит. Невидимая рука отодвигает центральную занавеску. Молодой лейтенант, которого я хорошо знаю, полуодетый выходит оттуда.
– Лейтенант Бендер, теперь вы! – деловито говорит ротмистр.
Я подступаю к столу – растерянный, взволнованный.
– Ну что, решились? – рассмеялся он.
– Нет, – выдавливаю я, – хотел только узнать, есть ли в списке фенрих Ольферт?
– Подождите минутку… – Он листает список.
Выходит обер-лейтенант, очень бледный. За занавеской кто-то сдавленно вскрикивает. На лбу у меня проступает пот, колени начинают дрожать. «Я не знаю ни одной женщины, ни одной бабы у меня не было! – думаю я. – Никогда не было ни одной». Они представляются мне такими прекрасными, такими грандиозными… И думал, думал… Тьфу, дьявол, теперь все пропало! Все, все…
– Да, Ольферт есть, – говорит наконец ротмистр.
Я, не попрощавшись, выхожу и снова протискиваюсь через ожидающих.
– Запросто, быстренько! – завистливо восклицает кто-то.
В конце очереди стоит Ольферт. Я хватаю его за руку и тяну.
– Ольферт, – говорю я, – пойдемте со мной!
Он смотрит в пол.
– Я уже заплатил! – говорит он упрямо.
– Если я… если вы… Пойдете или нет? – холодно спрашиваю я.
Он выворачивается.
– Вы слышали об азиатском сифилисе? – шепотом спрашиваю я. – Рот, нос, глаза – все съедает? Вы хотите… Впрочем, доктор Бергер хочет поговорить с вами, – сказал я, резко сменив тему. – И тотчас, официально…
Ольферт резко срывается с места.
– Пойдемте, к черту! – огрызается он.
Я иду вперед. Он плетется за мной как собака. Отворяю дверь, подталкиваю его внутрь.
– Он здесь, господин доктор, – говорю я.
Бергер долго смотрит на нас. Губы его дрожат.
– Ложитесь спать, дети… – хрипло говорит он. Больше ни слова.
На четвертые сутки конвойные накрыли лекционную комнату. Один офицер, который опоздал и которого из-за переполненности уже не включили в список, донес из зависти и мести. Я в числе многих стоял во дворе, когда девиц уводили. Казаки шли справа и слева и многозначительно облизывались.
Это были три милые, совсем молоденькие городские девушки, две черноволосые, нежные и похожие на кошечек, третья ширококостная, полная блондинка. Их лица, несмотря на пудру, были мертвенно-бледны. В глазах замер смертельный страх.
– Им конец, – сухо сказал Виндт. – Вереникин отдаст их роте охраны, слышал я, а там 600 человек. Они в наказание смогут делать с ними, что захотят. В общем, страшно, да? – Он некоторое время молчит. – Но если правильно подумать: ведь это было достаточно дорого… А крупный гешефт – всегда большой риск… Что бы девушки заработали? Тысячи рублей на каждую, скажу я вам. Теперь Вереникин все заберет…
– Такого штрафа было бы достаточно! – сказал Мюллер, «Каменные мостовые». – Но их передадут казакам, из которых две трети – сифилитики… Нет, этот Вереникин был и остается настоящей скотиной!
– Из брюнеток ни одна не выдержит, – деловито констатировал Меркель. – Разве что блондинка…
– Нет, я этого не понимаю! – сказал Зейдлиц на следующее утро. На его лице презрительное выражение, которое я уже у него видел. – Шли один за другим… Неужели у них уже нет женщин? Да, если бы еще полгода спокойствия… Нет, иногда от мужского в нас меня просто трясет… И эта вечная сексуальность вызывает во мне отвращение!
– О, во мне тоже! – восклицает Ольферт. – Но что вы хотите? Это стало проблемой всех военнопленных!
– И все же было только трое из нашей комнаты, Зейдлиц, – перебиваю я. – Трое из двадцати – это низкий процент. И все остальные думают как мы…
– Только трое? – спросил Зейдлиц. – Действительно, только трое?
Ольферт берет фуражку и поспешно выходит.
Вчера в мою комнату пришел лейтенант Телеки, маленький, гибкий венгр. Он спросил, может ли поговорить со мной наедине.
– Хорошо, – ответил я, – сейчас!
И вышел вслед за ним.
Он прошел до мертвецкой, где никто никогда не задерживался.
– Я снова хочу убежать! – сказал он возбужденно. – Желаю участвовать в окончательной битве! И скажите мне: желаете ли вы со мной?
Я торопливо прикурил сигарету. Руки мои тряслись, когда я подносил ее к губам.
– И? – спросил я.
– Я уже с год работаю вне лагеря. Вчера я наконец установил связь. В бане…
– Русский?
– Китаец. Честный человек, насколько можно судить по этим узкоглазым лицам о честности. – Он покопался в кармане мехового гусарского ментика, вынул маленький грязный листочек. – Китаец хорошо говорит и пишет по-русски, – пояснил он.
Я прочел: «Я готов тайными тропами провести четверых человек в Тинцзин. Лошади и оружие у меня имеются. Через трое суток выходите из бани».
Я сложил листок. Телеки бегал взад-вперед.
– Боже, боже, – прошептал он несколько раз.
– Да, – сказал я наконец, – мы пойдем, но как?
Он схватил меня за руку:
– Кого мы еще выберем?
Мы просовещались часа два. Я подумал о Поде. Думал о Зальтине. Наконец остановился на Зейдлице.
– Что вы думаете о лейтенанте Хассане? – спросил он.
