— О Боже! Я не умею!
— Попробуй. Должно получиться. Мне Наташка рассказывала, что теперь многие мужики требуют такое. Но мне не приходилось.
— Ладно, попробую.
Легко сказать. Кладу презерватив на головку члена, но только прикасаюсь к нему губами, он, как живой, соскакивает в сторону. Ловлю и принимаюсь снова. Опять куда-то пытается ускакать. Будто маленькая лягушка.
Начинаю злиться. Не налезает. Уж я упираюсь губами в член — дышать нечем. Но он не разматывается. Наверное, просто маленький размер попался. Или какой-нибудь японский. Говорят, на наших мужиков — тех, которые нормальные, — они не годятся. Вадим Борисович сопит от наслаждения. Лежит, как бревно, и сопит. Нет, презерватив слишком тугой для меня. Но я все ж таки надену. Начинаю действовать зубами. Упираюсь в головку языком, чтобы не соскочил, и толкаю резиновые края обеими челюстями. Поддается. Совсем легко пошло. Но дальше не могу. Член уперся в небо, застрял. Остальное дотягиваю руками. Вадим Борисович сердится, гладит меня по голове и снова тянется к бардачку. Чего ему еще не хватает? Вижу и чуть не падаю в морок. Он вынимает пистолет!
— Зачем? — кричу и сама зажимаю рот рукой. — Боже! Я не хочу! При чем тут я?!
— Не ори, — спокойно шепчет Вадим Борисович. — На всякий случай пусть будет под рукой. Заехали хрен знает куда, а в багажнике ценные вещи лежат.
Опускаюсь бессильно на шубу. Вся дрожу.
— Ну, успокойся, успокойся, — подбадривает меня Вадим Борисович, — давай залезай на меня. А то член аж затек.
— Погоди, сначала попробуем боком, — прошу я, чтобы было все, как в прошлый раз.
— Нет, на меня, и лицом к ногам. Мне так удобнее.
В мозгу проносится: «Неужто пристрелит? Глупости. Но зачем мне садиться спиной? Чтобы не видеть, как он возьмет пистолет и снесет мне полголовы? Или просто схватит за горло, как Наташку, и задушит? Ее, наверное, тоже просил». Молча, без дальнейших препирательств сажусь на него верхом, но не спиной, а лицом к лицу и начинаю сразу работать. Слегка вращаю тазом. Сама, без его помощи поднимаю зад настолько, что член почти полностью высовывается наружу, и опять резко опускаюсь, шлепая попкой по его большим, широким, как у женщины, бедрам. Член скользит во мне легко. Там полно смазки. Но через несколько минут понимаю, что Вадим Борисович вовсе не убийца. То есть убийца — не он. Как грубо и больно сжимает он мои ягодицы. При этом лежит и не шелохнется. Никакой отдачи. Абсолютный эгоизм. Даже охает как-то заунывно. Одни руки, впившиеся в мою попку, позволяют догадываться, что у него там, внутри, хоть что-то происходит. Но больно хватает. Хочу оторвать его руки — бесполезно.
Боже! Побыстрее бы кончал. Немыслимо взвинчиваю темп. Чуть не подлетаю к крыше машины. Потом припадаю к его большой груди и начинаю ерзать вдоль его тела.
Наступает момент, когда я забываю об этом деревянном кретине. Его член во мне неподвижен, но и крепок, как кол.
— Повернись, — шепчет Вадим Борисович.
Черт с тобой — поворачиваюсь и упираюсь руками в его приподнятые колени. Больше бояться нечего. Этот не убьет. И не принесет того самого наслаждения.
Вадим Борисович приподнимается и, обхватив мои бедра грубыми, причиняющими боль руками, тянет меня на себя. Я поддаюсь. Такое впечатление, что я чулок, который с трудом натягивают на ногу. Но неважно. Я приплываю. С криком и легкой радостью. Вслед за мной, словно боясь не успеть, тяжело, безвольно, теряя интерес ко мне, кончает Вадим Борисович. Продолжаю сидеть на нем.
Лежа пьем шампанское из горлышка, передавая бутылку из рук в руки.
Курим. Никаких чувств, кроме освобождения от напряжения, страха. И вялое разочарование. Столько страшного сулила эта встреча, а получилось — соблазнила и трахнула мужика. Ни за что ни про что. Правильно сделала Наташка, что взяла у него деньги. За такое мучение. Вадим Борисович кладет руку мне на грудь.
Неприятно. Вспоминаю боль, которую его руки мне причинили. Он начинает заигрывать. Видать, отдышался. На вторую хочет раскрутить. Если бы знал, как не хочется. Сопротивляться бессмысленно. Все равно идти некуда. В ответ ласкаю рукой член. Смешно ощущать, как он шевелится, волнуется, растет. Надо подольше заводить, чтобы засунул и сразу кончил. Но Вадим Борисович распалился и лезет на меня сам. Такой тяжелый, неудобный. Дышать нечем. Член ввел и затих. Чего он, интересно, ждет? Мне под его тяжестью не двинуться, не шелохнуться. Как-то странно постанывает, скорее охает. Пытаюсь раскачать его бедрами. Не получается, слишком массивный. Шепчу сдавленным голосом:
— Вадим Борисович, давайте лучше поменяемся местами.
— Нет, мне так хорошо, — сообщает он. Но все же начинает медленно двигаться. Вернее, его живот перекатывается по мне. Вспоминаю, как в пионерском лагере бросались подушками. Иногда они плашмя падали прямо на живот.
Впечатление то же самое.
Смешно. Вместо того чтобы ощутить член, ощущаю живот. Может, он вообще выскочил? Так и есть. Сдал в размерах, и одна головка еще держится между моих губ. Пытаюсь взбодрить его рукой. Крепко сдавливаю у самого основания.
Дергаю резко и быстро. Получается. Наливается силой. Тычу им сама в себя. Вадим Борисович, видать, мечтал об этом. Блаженно засопел. Приподнялся на локтях, чтобы не сковывать движения моей руки. «Когда же ты, гад, кончишь?» — злюсь я.
В этот момент из него полилось. Вадим Борисович что-то бормочет и валится на бок. Можно перевести дыхание. Пока отдыхаю и злюсь на невозможность подмыться, Вадим Борисович, раскинувшись на спине, сначала прерывисто, а вскоре, войдя в раж, заполняет храпом душную темноту салона. «Хорош убийца — натрахался и спит», — думаю я. Сижу в темноте. Пью коньяк, заедаю конфетами. Спать совершенно не хочется. Чем бы заняться? Вынужденное безделье ужасно утомляет.
Случайно ногой переворачиваю коробку с презервативами, и идея приходит сама собой. Достаю из сумочки губную помаду и катушку ниток, которую вместе с иголкой на всякий случай таскаю с собой. В салоне довольно светло от выглянувшей полной луны. Это позволяет надувать презервативы, завязывать их, как воздушные шарики, и рисовать на каждом пухлую физиономию Вадима Борисовича в очках. Иногда получается очень похоже. Вообще-то я рисовать умею. В школе на уроках постоянно рисовала всякие шаржи. Могла бы стать художницей. Но для этого ведь учиться надо. Разукрашенные презервативы выпускаю через окно на волю. Но они никуда не хотят лететь. Наверное, нет ветра. Прыгают рядом с дверцей.
Некоторые пристроились на радиаторе. Парочка зацепилась за антенну. Смотрят через стекло на меня своими дурацкими мордами. Я продолжаю надувать и разрисовывать. Еще немного — и портрет Вадима Борисовича смогу рисовать с закрытыми глазами. Сколько же он накупил презервативов? Никак не кончаются. Уже губы устали и язык щиплет. Но зато уже почти весь «мерседес» утопает в мордах Вадима Борисовича, словно в белой пене. Давно я так не веселилась! Коньяк не кончается, презервативы — тоже, одна помада тает на глазах. Вадим Борисович продолжает храпеть. Ничего, проснется, увидит и порадуется от души, глядя на свое изображение. За этим милым занятием и не заметила, как просочился рассвет.
Какие мордочки получились! Умора! Губки бантиками, глазки пуговками, нос огурцом, волосы червяками извиваются на голове. Очки придают тупому выражению высокомерие и значительность. Сколько нарисовала, а ни разу даже не взглянула на спящего борова. Прохожие пойдут мимо и решат, что свадебный кортеж снаряжается. Конечно, те, кто презервативы от шариков отличить не в состоянии.
Жалко, что все белые. В разноцветных Презервативах «мерседес» смотрелся бы сногсшибательно. Хватит. Пора и честь знать. Допиваю коньяк, достаю из кошелька Вадима Борисовича пятитысячную бумажку. Мне бы хватило и тысячи, но кто же виноват, что у него мельче купюр нет. Быстро одеваюсь и осторожно вылезаю из машины, стараясь не расшвырять презервативы, осаждающие «мерседес». Быстрее поймать машину — и домой. Лечь и наконец выспаться. Какая же я дура! Вчера в «Праге» Наташку поминали. Все были. Красиво, наверное, а я с этим козлом трахалась. Но если не он задушил, то кто? Где искать? Кроме меня, никто не найдет и не отомстит.
Лимон не решился вплотную подъехать к «мерседесу». Вначале ему
