группами этого уезда. Тут я и встретился с твоей матерью…
Когда старик заговорил о матери, у Хань тревожно забилось сердце, в груди защемило. А к Ты Няну будто молодость вернулась — на лице вспыхнул румянец, голос окреп.
— Этого мне никогда не забыть. Я помню, точно это было вчера, тот день, когда впервые увидел бедно одетую девушку — сироту, услышал ее тоненький голосок. Он трогал до глубины души каждого, кому доводилось его слышать… Однажды вечером, когда я шел к городскому рынку, где у нас была явка, меня заметил полицейский патруль. Я бросился бежать. Полицейские ринулись следом. «Эй, люди! — кричали они. — Это коммунист! Держите его!» Никто из жителей села не стал ловить меня, но полицейские не отставали. Вдруг у берега речки, вдоль которой я бежал, заметил лодку. В ней сидела девушка. Задыхаясь от быстрого бега, я попросил ее перевезти меня на другой берег. Сначала девушка не соглашалась, но, видно, у бедняков есть какое-то чутье на несчастье других. Она догадалась, в чем дело, и, не раздумывая, отвязала лодку… велела мне спрятаться в крохотной каютке, а сама вывела лодку на середину реки и стала грести по течению. Сбитые с толку полицейские потеряли мой след… В сумерках, когда лодка была уже далеко и кругом все стихло, девушка причалила к берегу и позвала меня ужинать. Только тогда я смог рассмотреть ее лицо. Ты на нее очень похожа, дочка. Только она была худенькая, и черты лица у нее были тверже, резче. Глаза смотрели ласково и в то же время бесстрашно. Кожа у нее была не такая белая, как у тебя. Пока мы ужинали, я узнал, что живет она у своего дяди. Поспевал урожай — и он посылал ее работать на поля, а когда жатва кончалась и рис был убран, заставлял целыми днями перевозить людей через реку. Все заработанное ею он отбирал. Кормили ее впроголодь, раз в год ей разрешалось сшить себе брюки из грубой материи и кофту с короткими рукавами.
— Отчего же ты не бросишь все это, не уйдешь от него? — поинтересовался я.
— Куда же мне идти? — печально спросила она.
Я сидел и думал, что бы ей посоветовать, ведь сам я был тогда, как перелетная птица, — сегодня здесь, завтра там.
— Дела у меня тоже незавидные, — сказал я. — Но если ты согласна бежать отсюда, я отведу тебя к моей матери, будешь вместе с ней разводить шелковичных червей, этим и прокормишься!
Помолчав немного, девушка проговорила:
— Но ведь это… это не так просто!
— А что тут особенного? Станешь жить вместе с моей старушкой, никто тебя не найдет. Меня там не будет, а ты никаких подозрений не вызовешь. Я скажу матери, чтобы она всем говорила, будто ты ее племянница…
Девушка опустила голову, произнесла:
— Если все это правда, я пойду с тобой… Но сейчас не могу… Мне переодеться не во что…
Я ответил, что одежду можно купить. Главное, уйти отсюда, пока не вернулись полицейские.
И вот, едва забрезжил рассвет, мы пустились в путь. Я греб на носу, девушка — на корме… Эта девушка и стала твоей матерью… Как видишь, нас свел счастливый случай. А может быть, мы пошли одной дорогой еще и потому, что жизнь у нас с ней была одинаковая… Сначала у меня не было никаких намерений. Потом, когда мы лучше узнали и полюбили друг друга, мы стали мужем и женой… Твоя мать очень быстро поняла смысл моей работы и вскоре уже ходила на связь вместо меня. И делала она это очень здорово.
В 1935 году меня арестовали. Выдал провокатор. В тюрьме я узнал его имя, и мне удалось сообщить об этом на волю. Через два дня мне передали, что провокатор получил по заслугам. Я был приговорен к ссылке на остров Пуло-Кондор.[9] Услыхав об этом, жена проплакала
всю ночь, но утром, когда пришла проститься со мной, глаза ее были сухими…
Ты Нян закашлялся. Нган подбежала к нему, но он тут же затих. Врач приготовила стакан апельсинового сока и передала его Хань. Та стала поить больного. Сделав два глотка, старик отстранил стакан и продолжал:
— Перед тем как отправить на этот знаменитый остров, меня целый месяц пытали. В полиции знали, что я был связным партийных центров. Вот палачи и старались всеми возможными способами заставить меня говорить. Протыкали мне ладони железными крюками, жгли волосы, в мешке опускали под воду. Но я думал: «Пусть что угодно делают, но я не произнесу ни слова. Не хочется, конечно, так рано умирать, но если я и умру, то умру один». И полицейские, убедившись, что, невзирая на пытки, я все равно ничего не расскажу, отправили меня в ссылку…
Хань опустила руку отца, взглянула на израненную ладонь и заплакала.
— Что же ты отняла руки, дочка? Давай их скорее сюда…
Не произнеся ни слова, девушка встала и закрыла лицо руками.
— О чем это я говорил?.. Ах да, об острове. Ну, про это не стоит рассказывать, ты наверняка все и так знаешь по книгам. Это был сущий ад. Столько там погибло лучших сынов партии! Я чудом остался жив. Революционное движение на материке нуждалось в опытных революционерах. Партия выделила для побега группу товарищей, в числе их был и я. Нам удалось добраться до Ха-Тьена. Нас направили в разные провинции, и мы, едва вырвавшись на свободу, сразу же с головой окунулись в водоворот революционной борьбы. Меня послали в мой родной уезд. Там повсюду вспыхивали демонстрации, забастовки. Рабочие требовали увеличения заработной платы, крестьяне — отмены налогов. В ответ враги усилили террор и репрессии… Туманным ноябрьским утром 1940 года они убили твою мать.
Ты тогда была еще совсем крошечная, но тоже участвовала в демонстрации, которую мы организовали. Я шел впереди со знаменем, а мать несла тебя на руках. Вдруг в ряды демонстрантов врезались полицейские. Их начальник направил на меня пистолет, и не успел я отпрянуть в сторону, как грянул выстрел. Но кто-то заслонил меня и, сраженный пулей, упал. Это была твоя мать… Ты кричала на ее холодеющей груди. Люди, стоявшие вокруг, подняли ее тело высоко над головой и понесли… Так она спасла меня во второй раз, но какой ценою!
— Папа… прости меня, — прошептала Хань и зарыдала.
У Нган на глаза навернулись слезы. Она стояла у кровати, закусив краешек платка.
— Не надо плакать, доченьки. Успокойтесь… в тот раз восстание было подавлено. Но не напрасно было пролито столько крови. И разве мы не поднялись со дна этого кровавого моря, разве мы отступили?! Кровь погибших всегда будет алеть на знамени нашей партии, а те, кто остались в живых, приняли это поражение как суровый урок на будущее… Мы стали собирать новые силы…
Ты Нян замолчал. Грудь его часто вздымалась. Потом он медленно высвободил из-под одеяла левую руку. Она была вывихнута в локте.
— …Похоронив жену, я ушел из родных мест — надо было на время скрыться. Поднялся вверх по Меконгу и стал работать там на лесозаготовках в дремучих джунглях Компонгтям. Какое дерево тут только не росло — и сандаловое, и черное, и мраморное, и красное! Слоны тащили к берегу реки срубленные и очищенные стволы. Там мы складывали их в штабеля, а потом связывали в плоты. Однажды подрядчик, проверяя веревки, которыми был связан плот, увидел, как один из рабочих-камбоджийцев закурил и присел отдохнуть у края плота. Подскочив к нему, подрядчик ударил ногой в спину. Тот упал в воду, сильное течение сразу же подхватило его. Я был рядом и, не задумываясь, протянул бедняге руку. Но тут подрядчик схватил толстый сук и изо всех сил ударил меня по руке… После этого я долго болел… Я был у матери единственный сын, и меня отняла у нее революция. Каждый раз я возвращался домой больным, искалеченным, и она горько плакала…
С тех пор я уже не покидал родных мест и с головой ушел в подпольную работу. В 1945 году, когда партия подняла народ на восстание, я вместе с членами уездного комитета партии руководил борьбой в нашем уезде.
Теперь, когда ты все знаешь… — старик замолк. Хань с тревогой наклонилась над ним.
— Папа, ты устал. Не надо больше говорить.
— Нет, дай мне докончить… Я не хочу тебя поучать, дочка… Мне неприятно было заставлять тебя чем-то жертвовать… Ты как-то писала о своем решении остаться в городе и не ехать в горы. Я тебе советовал не делать этого. Но потом ты уже не упоминала об этом в письмах. Как это понимать?.. С тех пор как не стало твоей матери, столько людей поили тебя молоком, кормили рисом! А сейчас на той самой земле, где она похоронена, гибнут люди… А кто еще жив — терпит нужду, лишения… Ведь ты не только моя дочь, понимаешь?.. Да ты уже и так все поняла…
