Скарлетт вспомнила Саванский дом Робийяров — величавый и горделивый. Это было изящное здание во французском колониальном стиле, с высоким порталом, широкой парадной лестницей и бледно- розовыми оштукатуренными стенами. Последний раз Скарлетт была в этом доме у своего дедушки Пьера в войну, когда Эллин, удрученная подавленным состоянием дочери, отправила ее к родным, думая таким способом хоть немного отвлечь от горя. Этот дом тогда нагонял на Скарлетт тоску своим величием и чопорностью, размеренным образом жизни, строгим порядком и скукой однообразных дней. Зачем он ей, этот дом и почему дед запретил своим детям и внукам продавать его?!
И тут же в трезвой, расчетливой голове Скарлетт промелькнула мысль — а ведь как было бы здорово его продать! Это был хороший дом, старинный и богатый и за него можно было получить приличную сумму — подумала она. И уж тогда, с двумя работающими магазинами, арендной платой за салун и деньгами, вырученными от продажи этого дома, она смогла бы что-нибудь придумать.
Ну, например, арендовать помещение под хлопкоперерабатывающую фабрику и купить собственное оборудование, а по истечении срока частями выкупить и само здание. Или, немного поработав, построить свое собственное, где-нибудь на окраине Атланты, там земля стоила не так дорого.
Ах, как глупы порой бывают старики, ведь после войны тетя Полин и тетя Евлалия так нуждались в деньгах и если бы они имели право продать этот дом, то и жили бы в свое удовольствие, и ей, Скарлетт, не пришлось бы делиться с ними своими деньгами.
Или сейчас, когда тетушка завещает этот дом ей, почему бы не продать его, если она так нуждается не в доме, а в деньгах?
Рассуждая, таким образом, Скарлетт не брала в расчет то, что сама никогда не продала бы дорогую ее сердцу Тару ни за какие деньги. Ей было невдомек, что и деду его дом был дорог не меньше, чем ей Тара.
— Чарльстонский дом Евлалии тоже теперь принадлежит мне, — продолжала тетя Полин, — и я думаю, что будет справедливо записать его на Керрин.
— На Керрин? — возмущенно переспросила Скарлетт и даже вскочила с кресла от изумления.
— Вы же знаете, тетя Полин, что все принадлежащее Керрин будет
принадлежать монастырю, и по Вашему выходит, что этот дом надо отдать монахиням? Нет, тетя Полин, тут я с Вами не соглашусь. Ведь есть еще Съюлин, ее дети и мои дети, уж лучше запишите Чарльстонский дом на кого-нибудь из них.
— На Сьюлин я хотела записать свою рисовую плантацию, у меня там осталась добрая сотня акров земли и довольно приличный дом. Конечно, все это находится в запущенном состоянии и дом требует ремонта, но мне кажется, что Уилл, в случае нужды, со всем этим справится. Я ведь хочу, чтобы все было по справедливости, дорогая.
Довольно приличный дом! — Скарлетт ухмыльнулась, вспоминая ветхий домишко тети Полин.
— О какой справедливости может идти речь, если чарльстонский дом отдается в чужие руки и уже не будет принадлежать нашей семье? Керрин никогда не
сможет завещать этот дом кому-нибудь из нас, и я думаю, что тете Евлалии это не понравилось бы, — пыталась Скарлетт сыграть на чувствах тетушки Полин.
Уж если лишаться этого дома, думала она, то хотя бы выручить за него деньги. Не смотря на то, что дом был изрядно подзапущенный, находился он в самом центре Чарльстона и это место, уже само по себе, ценилось дорого.
— Монастырь еще, чего доброго, в случае нужды, продаст этот дом с
торгов, — продолжала Скарлетт убеждать тетю Полин.
— И его может купить какой-нибудь богатый янки. Вы хотите, чтобы в доме тети Евлалии жили янки?
— Ах, Скарлетт, ты терзаешь мне душу, я никогда об этом не думала. Конечно, я вовсе не хочу такой судьбы чарльстонскому дому, но и Керрин обидеть я тоже не могу!
— А Вы ее и не обижайте. Составьте завещание таким образом, чтобы дом переходил к Керрин только в том случае, если она уйдет из монастыря, а до той поры запишите его на кого-нибудь из нас. Тем более… Скарлетт перешла на доверительный шепот. — Тем более я хочу уговорить Керрин уйти из монастыря. Я знаю, что маме не понравился бы такой образ жизни Керрин, да и Мамушка очень переживает по этому поводу.
Скарлетт вовсе и не думала уговаривать Керрин уходить их монастыря, понимая всю бесполезность такой затеи, эти слова были произнесены как-то сами собой, хотя, надо сказать, она была бы совсем не против этого.
Глаза тетушки наполнились радостью.
— Ах, Скарлетт, неужели тебе это удастся?
— Возможно когда-нибудь и удастся!
— Ну, что ж, дорогая, ты дала мне хороший совет, и я пожалуй им воспользуюсь, а до той поры запишу дом на тебя.
Вечером, почти перед самым сном, Скарлетт имела серьезный разговор и с сестрой, объясняя истинную причину, по которой вызволила ее из монастыря.
— Ты должна пообещать Мамушке, что скоро уйдешь из монастыря, Керрин. Она очень переживает, что не сумела удержать тебя, и что ей придется отвечать перед мамой за это на том Свете.
Керрин недоуменно посмотрела на сестру.
— Я приехала, чтобы попрощаться с ней, но обещать ничего не могу, Скарлетт. Ведь я не собираюсь уходить из монастыря.
— Господи, ну какая разница, собираешься или нет. У тебя что, язык отвалится, если ты пообещаешь ей. Твое монашество разбивает ей сердце и она страдает от этого больше, чем от болезни! Тебе что, ее не жалко?
— Очень жалко, Скарлетт, ты же знаешь! — на глаза Керрин навернулись слезы.
— Но пообещать такое — большой грех перед Богом, которому я служу. Ах, Скарлетт, как ты не можешь этого понять! Да и самой мне не хочется лгать, я думаю, что Мамушка поймет меня.
— Ничего она не поймет. Ей надо успокоить свою душу перед смертью и уйти с легким сердцем. А твое монашество висит над ней как дамоклов меч, оно не дает ей покоя здесь на Земле и она страдает от этого. Мамушка вырастила всех нас как своих собственных детей и у нее болит душа за каждого из нас, так неужели ты, Керрин, не можешь сделать ради нее такую малость, — взять на душу совсем небольшой грех и солгать?
— Грех, есть грех. Он не бывает большим или маленьким. Как странно, что ты до сих пор не уяснила для себя этого, Скарлетт.
— Все это чепуха! Можно, в конце концов солгать, а потом покаяться. Да и нельзя такой обман назвать грехом, ведь он совершается ради спасения ближнего.
— Очень много бед на Земле совершается ради спасения ближнего, как ты говоришь, а ведь Бог сам знает, что нужно этому ближнему и такие жертвы, зачастую, не приносят счастья никому.
— Ах, Керрин ты не видела, сколько страдания было в глазах у Мамушки, когда она говорила о твоей жизни в монастыре, ты не видела в них страха перед смертью, когда человек считает, что не выполнил свои обязательства здесь на Земле. Ты печешься только за свою собственную душу, страшась запятнать ее безвредной ложью, а на Мамушкины страдания тебе наплевать! Что ж, если ты не желаешь выполнить мою просьбу, то нечего тебе и ехать к Мамушке. Ведь ты еще больше разобьешь ей сердце, пусть лучше она тебя совсем не увидит! Я сама что-нибудь придумаю. Вот возьму и напишу письмо, якобы от тебя ко мне и намекну в нем, что ты подумываешь вернуться в Тару и прочту его Мамушке. Пусть в ее сердце останется хотя бы надежда. Что ты на это скажешь?
— Хорошо, Скарлетт, не кипятись. Я подумаю как облегчить душу Мамушке и обещаю тебе, что она не будет страдать.
— Как же, она подумает! Вы только посмотрите на нее, святоша! — распалялась Скарлетт, нервно перебирая оборки манжет на рукаве и краснея от негодования.
— Ну что ты ей скажешь, что? Будешь описывать все прелести монастырской жизни и говорить как ты счастлива там? Так вот знай, она тебя не поймет, точно так же, как не понимают тебя и все остальные, только им на это наплевать, а ей нет! Ее может утешить только надежда на то, что ты уйдешь из
