— От таких, как ты, мне ничего не нужно, парень, — ухмыльнулся тюремщик. — Я просто смотрю.
На заключенном была надета серо-черная, в полоску, тюремная рубашка и широкие брюки, слишком большие по размеру. Он изо всех сил старался не обращать внимания на толстое и цветущее лицо охранника, прижатое к решетке. Тот довольно долго пялился на худого узника, прежде чем объявил, что к Томми посетитель.
— Черт бы тебя побрал, — сказал юноша.
— Эй, следи за своим языком, — сердито ответил надзиратель.
— А зачем? Что ты мне сделаешь? Парни, что заправляют этой тюрьмой, могут убить меня только один раз. — Осужденный рассмеялся. — Разве не так, приятель?
— Ты хочешь встретиться со своим гостем, или сразу отправить тебя в земляную постельку? — не сдавался надсмотрщик. — Не говори ерунды, если хочешь увидеть свою дорогую мамулю, которая приехала сюда из жалкого ирландского квартала, чтобы засвидетельствовать свое почтение тебе — своему презренному ирландскому сыну.
Довольный своей тирадой, полицейский осклабился, показывая зубы с черными краями.
— Все мы дети одного Господа, капитан, — сказал Томми. Он дотянулся через решетку до руки надзирателя, схватил ее и пожал. — Я не имел в виду ничего дурного.
Тот отдернул руку. Большой, с мясистым лицом, урожденный американец — смотритель повернулся к Томми спиной и величавой поступью отправился в конец отделения камер смертников. Туда, где находились ворота…
В противоположном конце коридора стоял еще один тюремщик. На поясе у него висело кольцо с ключами. Он вставил нужный ключ в замок. Дверь открылась, и первый охранник перешагнул порог.
Второй полицейский оказался столь же насмешливым. Он открыл дверь, за которой стояла в ожидании мамаша Коулман — женщина с седыми волосами и большой грудью, выглядевшая старше своих лет.
— Неужели эта милая розовощекая мамуля из Ирландии пришла навестить своего отпрыска, приговоренного к смерти? — произнес первый надсмотрщик.
— Да, это я, — пробормотала мать Томми.
— Как это греет душу, — сказал первый тюремщик, обращаясь ко второму.
— Жизнь дорогого стоит. По крайней мере когда она кончается, — ответил второй.
— Господи, благослови нас и пожалей его; а ведь мы тоже денно и нощно сидим за решеткой, совсем как ваш сыночек, мамуля, — пожаловался первый миссис Коулман.
— Твоя правда, парень, — согласился второй надзиратель и рассмеялся.
Они провели ее по коридору. Атаман обнял свою нежно любимую старую мать через решетку камеры. Спросил об отце.
Миссис Коулман, уже потерявшая одного сына в петле палача и пять дочерей на ложе болезни, тяжело опустилась на корточки, почти упала. Она стала рассматривать лицо своего последнего ребенка, ненаглядного малыша Томми, сохраняя странное спокойствие.
Ее сын тоже окаменел лицом. Не потому, что был не рал видеть свою измученную мать, а потому, что обоим хватало хитрости и проницательности. Они не хотели выдавать ни крупицы своих чувств, зная, что на них смотрят тюремщики в синей форме, с мясистыми лицами. И их начальник, Старина Хейс, сидящий в своем кабинете дальше по коридору.
— Господи, дай нам сил, — сказала миссис Коулман достаточно громко, чтобы тюремщики ее услышали.
— Я молюсь ему, мама. Ради тебя.
Внезапно раздался резкий голос надзирателя с заячьей губой:
— О чем вы там шепчетесь, ирландские собаки? Я не люблю шепота.
Узник и его седая мать действительно стояли, соприкасаясь головами.
Томми поднял глаза на тюремщика и сказал:
— А вы как думаете? Я рассказываю своей бедной, старой и ни в чем не повинной матери о том, как сильно ее люблю. Разве это запрещено?
— У меня сердце кровью обливается, — фальшиво посочувствовал надсмотрщик. — Сколько растраченной впустую любви. Не шептаться.
— Это настоящий удар, смертельный удар, — говорила бедная мать, не обращая внимания на охранника. — Отец так страдает. Даже если твое пребывание здесь и не убивает его напрямую, бедняга все равно жалуется на острую боль в груди и животе.
Она оглянулась. Джон Кольт стоял на пороге своей камеры, уставившись на них.
Старая женщина опять взглянула на осужденного и пробормотала:
— Они ведь не могут повесить моего последнего сына.
— Я не боюсь смерти, — ответил ей Томми. — Не знаю, сколько раз мне это повторять.
Надзиратель, слушавший их разговор, выпучил глаза.
— Твой отец разводит кипучую деятельность, да благословит его Господь, — пробормотала миссис Коулман, понижая голос. — Он разрабатывает план твоего спасения.
Отец Томми был подручным партийного босса в Четвертом районе и состоял на хорошем счету. Как собака, служащая своему хозяину. Тимо Коулман, бродяга и лентяй, никогда не гнушался сомнительной работой. Даже сейчас, пока старая жена беседовала с приговоренным к смерти сыном, он из последних сил пытался добиться помощи от районных политиков и демократической машины. Сказать по правде, старший Коулман сейчас сидел у Зеленой Черепахи с одним из представителей могущественного клана Кольтов — с парнем, называвшим себя Брат Джеймс.
Старая женщина наклонилась было к своему мальчику, однако в этот момент разозлившийся охранник подошел к ним и ударил дубинкой по решетке.
— Мы этого не потерпим! — сердито прорычал он. — Я же говорил вам.
Он угрожающе вперил в них свои свинячьи глазки, но только на мгновение. Пока он шел прочь, мамаша Коулман посмотрела ему вслед и торопливо прошептала:
— Ты не будешь болтаться в петле. Мы с отцом не допустим этого.
И она плюнула на пол, призывая Господа быть свидетелем и даровать им удачу.
Глава 30
Венчание под виселицей
Утром 18 ноября 1842 года главный констебль Хейс, одетый в приличествующий случаю черный костюм и темно-серый галстук, явился к воротам «Томбс».
На этот день назначили казнь Джона Кольта. Сегодня же должна была состояться его свадьба.
Плотники явились на двор тюрьмы на рассвете, чтобы проверить виселицу и поправить, если будет нужно. Как говорил Томми Коулман, никто не хотел провала — как тогда, когда его брат встретился с Творцом.
Возле виселицы стояло несколько журналистов. Их приводила в восторг возможность написать о предстоящем.
То, что власти позволили осужденному жениться за несколько часов до казни, было невероятной уступкой его семье. Хейс знал, что разрешение на брак спустилось с самой вершины политической лестницы.
В конце октября Сэмюэл Кольт отправил последнее прошение о помиловании брата. Вскоре из столицы штата, Олбани, по телеграфу пришло недвусмысленное решение: губернатор не может дать положительный ответ. Однако начальник тюрьмы Монмаут Харт получил особые распоряжения. Хотя казнь Джона Кольта и была назначена на вечер 18 ноября, днем того же числа, если семья этого хочет, приговоренному разрешается жениться на своей нареченной, Кэролайн Хеншоу.
Старина Хейс проводил Харта к камере Джона, и они вместе сообщили заключенному новости. Новоявленный жених, услышав о воле губернатора, остался равнодушным.
— Смерть не пугает меня, — ответил он, обращаясь к Хейсу. — Над нашим миром есть еще один, и я
