тыльную сторону его ладони. Он порезал щеку осколком стекла, когда, толкая перед собой Гермиону, перепрыгивал с кровати на сломанный туалетный столик, а затем прямо из разбитого окна прыгнул в никуда. Её крик прорезал ночь, они закружились в воздухе… А затем его шрам взорвался. И он стал Волдемортом. Он пробежал по зловонной спальне, его длинные белые руки ухватились за подоконник. Когда он мельком увидел, как лысый мужчина и маленькая женщина кружатся и исчезают, то издал яростный крик, крик, который смешался с криком девушки и эхом пролетел через тёмные сады, над церковными колоколами, звонящими в Рождество… И его крик стала криком Гарри, и его боль стала болью Гарри… как это могло случиться здесь, где уже случалось раньше… здесь, в пределах видимости этого дома, где он так близко подошёл к знанию, что такое — умереть… умереть… боль была так ужасна… она разрывала его тело… Но если у него нет тела, то почему голова так жутко болит? Если он умер, то почему ощущает такой невыносимый холод? Боль не прекращалась со смертью, не проходила… Ночь была мокрой и ветреной; двое детей, одетых как тыквы, перевалили через площадь, прошли мимо витрин магазина, на которых были приклеены бумажные пауки — все эти безвкусные маггловские штучки, в которые они не верили… И он скользил над этим всем, чувствуя себя исключительно сильным, могущественным, правым, как он всегда чувствовал в таких ситуациях… Не гнев… это для слабаков, не для него… Но торжество, да… Он жаждал этого, уповал…
— Классный костюм, мистер!
Он увидел, как улыбка маленького мальчика дрогнула, когда он проходил достаточно близко и заглянул под капюшон плаща. На его огорчённом лице он увидел облако страха. Ребёнок развернулся и побежал прочь… Из складок мантии показалась ручка его палочки… Одно простое движение — и ребенок никогда не увидит своей матери… Но это необязательно, совсем необязательно… Он двигался по тёмной улице: теперь цель его пути стала очевидна, защитные чары были сломаны, хотя они ещё не знали об этом… Он производил меньше шума, идя по тротуару, чем сухие листья, которые гонял ветер. Он поравнялся с тёмной оградой и прошёл через неё… Они не опустили занавески; он ясно видел их в маленькой гостиной — высокого черноволосого мужчину в очках, выпускающего маленькие облачка цветного дыма из своей палочки, чтобы развлечь маленького черноволосого мальчика в синей пижаме. Ребёнок смеялся, пытаясь поймать дым и удержать его в своём маленьком кулачке… Дверь открылась, и вошла мать, произнося слова, которые он не слышал, её тёмно- рыжие волосы падали на лицо. Отец подхватил сына и передал его матери. Он бросил свою палочку на диван, потянулся, зевнул… Ворота слегка скрипнули, когда он толкнул их, но Джеймс Поттер этого не услышал. Его белая рука вытащила палочку из-под плаща и направила на дверь, которую открыло взрывом… Он переступал через порог, когда Джеймс рванул в холл. Это было просто, слишком просто, он даже не взял свою палочку…
— Лили, забирай Гарри и уходи! Это он! Уходи! Быстро! Я задержу его!
Задержу его, без палочки! … Он рассмеялся, прежде чем бросить проклятие…
—
Зелёный свет залил тесный холл, осветил детскую коляску, стоявшую у стены, заставил перила светиться подобно люминесцентным лампам, и Джеймс Поттер упал, как марионетка, у которой обрезали ниточки… Он услышал её прерывистые крики с верхнего этажа, но до тех пор пока она не вмешивалась, ей всё же нечего было бояться… Он поднимался, со слабым интересом вслушиваясь в её слабые попытки забаррикадировать дверь… У неё тоже не было палочки… Какими же они были глупцами, какими доверчивыми, полагая, что друзья обеспечили их безопасность. Такими доверчивыми, что даже в этот момент у них не было с собой оружия…
Он с силой распахнул дверь, отбросив в сторону стул и кучу поспешно наваленных ящиков всего лишь одним ленивым движением палочки… Она стояла там, держа на руках ребёнка. Увидев его, она положила малыша в колыбельку за своей спиной и широко расставила руки, как будто это могло помочь, как будто его могло защитить такое самопожертвование…
— Не Гарри, не Гарри, пожалуйста, не Гарри!
— Отойди, глупая девчонка… Отойди немедленно!
— Не Гарри, пожалуйста, нет, возьми меня, убей меня вместо него…
— Это последнее предупреждение…
— Не Гарри! Пожалуйста… Смилуйся… Смилуйся… Не Гарри! Не Гарри! Пожалуйста… Я всё сделаю…
— Отойди! Отойди, девчонка!
Он мог силой отбросить её от колыбельки, но ему показалось, что более предусмотрительно покончить с ними всеми… Зелёный свет залил комнату, и она упала так же, как и её муж.
Ребёнок так и не заплакал за всё это время. Он стоял, ухватившись за ограждение колыбельки, и с интересом смотрел прямо в лицо злодея, возможно, думая, что это его отец, спрятавшись под плащом, создал так много красивых огоньков, а его мать в любой момент может вскочить и рассмеяться…
Очень тщательно он навёл палочку на лицо мальчика: ему хотелось увидеть, как он перестанет существовать, эта непостижимая опасность. Ребёнок заплакал: он увидел, что это не отец. Ему не нравился плач, у него всегда сводило желудок, когда он слышал нытьё малышей в приюте…
—
И тут он сломался. Он был ничем, ничем, кроме боли и ужаса, и он должен был спрятаться, не здесь, в развалинах разрушенного дома, где кричал ребёнок, а далеко… Очень далеко…
— Нет, — простонал он.
Змея проползла по грязному, замусоренному полу, и он убил мальчика, и при этом он сам был мальчиком…
— Нет…
Теперь он стоял у разбитого окна дома Батильды, вспоминая свою величайшую неудачу, а позади него большая змея скользила по осколкам фарфора и стекла… Он посмотрел вниз и увидел что-то… Что-то невероятное…
— Нет…
— Гарри, всё в порядке, всё в полном порядке!
Он наклонился и поднял порванную фотографию. Вот он, неизвестный вор, вор, которого он искал.
— Нет… Я уронил… Я уронил её…
— Гарри, всё в порядке, проснись, проснись же!
Он был Гарри… Гарри, не Волдеморт… И то, что шипело, — это была не змея… Он открыл глаза.
— Гарри, — прошептала Гермиона. — Как ты себя чувствуешь? Нормально?
— Да, — солгал он.
Он лежал в палатке, на нижней полке, под кучей одеял. По тихому и холодному свету, разлившемуся за брезентом, он понял, что уже почти рассвело. Он был мокрый от пота — чувствовал это по влажности простыней и одеял.
— Мы ушли?
— Да, — ответила Гермиона. — Мне пришлось использовать чары левитации для того, чтобы перенести тебя на кровать. Я не смогла поднять тебя. Ты был… Ну, ты был не в себе…
Лиловые тени пролегли под её глазами, и он обратил внимание, что в руке она сжимала маленькую губку, которой вытирала ему лицо.
— Ты болен, — закончила она. — Совсем болен.
— Когда мы сюда добрались?
— Час назад. Сейчас раннее утро.
— И я был… Без сознания?
— Не совсем, — неуверенно сказала Гермиона. — Ты стонал, кричал…
Что-то в её голосе встревожило Гарри. Что он сделал? Выкрикивал проклятия, как Волдеморт, или плакал, как дитя в колыбели?
— Я не смогла снять с тебя крестраж, — сказала Гермиона, и он понял, что она хочет сменить тему. — Он застрял, застрял в твоей груди. У тебя осталась отметина. Сожалею, но мне пришлось использовать разрывающие чары, чтобы убрать его. Змея тоже поранила тебя, но я почистила рану и положила немного бадьяна…
Он стянул мокрую футболку и посмотрел вниз. Над сердцем алел выжженный овал — контур медальона. Кроме того, он увидел подживающие на предплечье отметины от укуса.
— Куда ты положила крестраж?
— В свою сумку. Я думаю, лучше некоторое время подержать его там.
Он откинулся на подушки и посмотрел в её осунувшееся, серое лицо.
— Нам не стоило ходить в Годрикову Лощину. Это моя вина, это всё моя вина. Гермиона, прости меня.
— Это не твоя вина. Я тоже хотела пойти; я, действительно, думала, что Дамблдор мог оставить там меч для тебя.
— Эх, ладно… Мы думали неправильно, так?
— Что случилось, Гарри? Что произошло, когда она увела тебя наверх? Змея пряталась где-то там? Она выползла, убила её и потом напала на тебя?
— Нет, — сказал он. — Она была змеёй… Или змея была ею… С самого начала.
— Ч-что?
Он закрыл глаза. Он все ещё чувствовал запах дома Батильды, и ужас вновь оживал.
— Батильда, должно быть, уже давно мертва. Змея… Змея сидела внутри неё. Сама-Знаешь-Кто принес её в Годрикову Лощину и ждал. Ты была права. Он знал, что я вернусь.
— Змея внутри неё?
Он снова открыл глаза. Гермиона выглядела ошарашенной и едва сдерживала тошноту.
— Люпин говорил, что там может быть такая магия, которую мы себе даже не представляем, — произнёс Гарри. — Она не хотела говорить в твоём присутствии, потому что это было бы серпентанго, всё на серпентанго. А я этого не понял, но, конечно, я мог понимать её слова. Когда мы поднялись в комнату, змея послала сообщение Сама-Знаешь-Кому — я слышал, как это произошло, слышал в голове, почувствовал, как он оживился, он приказал задержать меня… И тогда… — он вспомнил, как змея появилась из шеи Батильды… Гермионе незачем знать подробности, — … она превратилась, превратилась в змею и напала, — он посмотрел на отметины от укуса. — Она не хотела убивать меня, только задержать, пока Сама-Знаешь-Кто не придёт.
Если бы только ему удалось убить змею, тогда бы всё произошедшее имело смысл… С болью в сердце он сел и сбросил одеяла.
— Гарри, нет, я думаю, тебе стоит отдохнуть!
