заключения его противников. Он сам туда был заключён после того, как Дамблдор поймал его. Всё равно, это… это ужасно, думать, что идеи Дамблдора помогли Гринделвальду подняться к власти. Но, с другой стороны, даже Рита не может прикидываться, что они знали друг друга больше, чем пару месяцев одного лета, когда оба ещё были молоды и…
— Я знал, что ты так скажешь, — сказал Гарри. Он не хотел, чтобы его гнев вылился на неё, но ему очень трудно было сохранять голос спокойным. — Я знал, что ты скажешь “они были молоды”. Они были нашими ровесниками. И вот мы, рискующие жизнями в сражении с Тёмными Силами, — и вот он совещается с новым лучшим другом, строит планы, как захватить власть над магглами.
Он больше не мог сдерживаться, он встал и начал ходить кругами, пытаясь отделаться хоть от части этих мыслей.
— Я не пытаюсь оправдывать написанное Дамблдором, — заговорила Гермиона. — И все эти глупости про “право управлять” снова в духе “Магия — это могущество”. Но, Гарри, его мама только что умерла, он торчал в доме один…
— Один? Он не был один! У него были брат и сестра, его сестра-сквиб, которую он продолжал держать взаперти…
— Не верю, — произнесла Гермиона. Она тоже встала. — Что бы было ни то с этой девочкой, я не думаю, что она была сквибом. Дамблдор, которого мы знали, никогда даже бы не позволил…
— Дамблдор, которого, мы считали, что знаем, не хотел завоевать магглов силой! — крикнул Гарри.
Его голос отдался эхом по пустой вершине холма, и несколько чёрных дроздов поднялись в воздух, пронзительно крича и кружа на фоне жемчужного неба.
— Он изменился, Гарри, он изменился! Это же так просто! Может, он верил во всё это, когда ему было семнадцать, но всю остальную часть жизни он посвятил борьбе с Тёмными Силами! Дамблдор был тем, кто остановил Гринделвальда, тем, кто всегда голосовал за защиту магглов и за права магглорождённых, кто сражался Ты-Знаешь-С-Кем с самого начала и кто погиб, пытаясь его победить!
Книга Риты лежала на земле между ними, и лицо Дамблдора печально улыбалось обоим.
— Гарри, прости, но я думаю, ты так зол потому, что Дамблдор никогда сам тебе этого не рассказывал.
— Может, так и есть! — заорал Гарри и обхватил голову обеими руками, не зная, хочет ли он удержать свой гнев или защитить себя от крушения иллюзий. — Подумай, чего он требовал от меня, Гермиона! Рискуй своей жизнью, Гарри! И снова! И снова! И не жди, что я тебе всё объясню; просто слепо верь мне; поверь, что я знаю, что делаю; верь, даже если я тебе не верю! Никогда всей правды! Никогда!
Его голос сорвался от напряжения, и они стояли, глядя друг на друга, в белизне и пустоте, и Гарри чувствовал, что под этим бескрайним небом они были так же незначительны, как насекомые.
— Он любил тебя, — прошептала Гермиона. — Я знаю, он любил тебя.
Гарри уронил свои руки вниз.
— Не знаю, кого он любил, Гермиона, но точно не меня. Это не любовь — оставить меня в такой путанице. Он рассказывал Геллерту Гринделвальду о своих мыслях чертовски больше, чем когда-либо мне.
Гарри поднял палочку Гермионы, которую он уронил в снег, и снова сел у входа в палатку.
— Спасибо за чай. Я закончу наблюдение. А ты возвращайся в тепло.
Она заколебалась, но поняла, что ему нужно остаться одному и освободиться от неприятных мыслей. Она подняла книгу и, проходя мимо него в палатку, осторожно погладила его по голове. Он закрыл глаза при её прикосновении и в этот момент ненавидел себя за неистовое желание, чтобы сказанное ею было правдой, что Дамблдор его, действительно, любил.[18]
Глава 19. Серебряная олениха
В полночь, когда Гермиона начала дежурство, уже сыпал снег. Сны у Гарри были неспокойными и беспорядочными, время от времени в них появлялась Нагини, которая в первый раз, к примеру, выползла из рождественского венка роз. Он постоянно просыпался от испуга, и ему слышались зовущие его голоса, шаги, раздающиеся в вое ветра, за пологом тента.
Когда Гарри окончательно проснулся, было темно, и он присоединился к Гермионе, которая, сжавшись у входа в палатку, при свете палочки читала «Историю магии». Сыпал густой снег, и предложение Гарри, пораньше собрать вещи и убраться отсюда, было воспринято на ура.
— Нам потребуется более защищённое место, — согласилась Гермиона; она дрожала, натягивая поверх пижамы трикотажную кофту. — Мне постоянно слышатся человеческие шаги, даже несколько раз показалось, что я кого-то видела.
Гарри отвлёкся от одевания джемпера и устремил взгляд на неподвижный и спокойный вредноскоп на столе.
— Я уверена, что мне всего лишь почудилось, — нервно выпалила Гермиона. — Снегопад, темень, легко ошибиться… Но, может, всё же стоит аппарировать, укрывшись плащом-невидимкой?
Через полчаса Гарри с Гермионой уже собрали палатку и аппарировали: Гарри — с крестражем на шее, Гермиона — вцепившись в свою бисерную сумочку. Уже знакомое давление навалилось на них, ноги Гарри оторвались от заснеженной земли. Затем последовал удар обо что-то твёрдое, кажется, замёрзшую и усыпанную листьями почву.
— Где мы? — спросил он, оглядывая молодые деревья вокруг, пока Гермиона открывала сумку и вытаскивала из неё опоры для палатки.
— Овражный Лес, — ответила она. — Мы здесь однажды отдыхали с родителями.
Здесь тоже царил пронизывающий холод, а деревья вокруг были засыпаны снегом, но они хотя бы защищали путешественников от ветра. Большую часть дня друзья провели в палатке, сжавшись и пытаясь согреться у ярких голубых огоньков, экспертом по производству коих была Гермиона и которые при надобности можно было нести в банке. Она так пеклась о Гарри, что он почувствовал себя выздоравливающим от какой-то быстротечной, но тяжёлой болезни. В середине дня опять начался снегопад, и их убежище покрылось новым слоем снега, мелким, как пыль.
После двух ночей плохого сна чувства Гарри были обострены более, чем обычно. Им еле удалось сбежать из Годриковой Лощины, и теперь Волдеморт казался как будто ближе, чем раньше, и более угрожающим. Когда наступила темнота, Гарри предложил Гермионе поспать, а сам заступил на дежурство. Он подтащил ко входу в палатку старую подушку и сел, надев все свитера, что у него были, продолжая при этом дрожать. В ближайшие часы темнота сгустилась настолько, что стала непроницаемой. Гарри думал достать карту мародёров, чтобы ещё немного последить за точкой, показывающей местоположение Джинни, но вспомнил, что сейчас рождественские каникулы и она, наверняка, в Норе.
Каждый миг казался необычайно долгим в бесконечности леса. Гарри понимал, что вокруг, скорее всего, было полно живых существ, но искренне надеялся, что они не будут шуметь и он без труда сможет отличить их невинную суету от более зловещих звуков, которые могли бы означать что-то опасное. Он вспомнил звук скользящего по опавшим листьям плаща, который он слышал много лет назад, и ему показалось, что он слышит его вновь. Гарри тряхнул головой. Их защитные чары успешно действовали уже много недель, так почему сегодня ночью должно быть по-другому? Но его не оставляло ощущение, что сегодня всё как-то не так.
Несколько раз Гарри засыпал в неудобной позе, сползая по стенке палатки, и тотчас же просыпался. У него болела шея. Ночь стала такой густой и чёрной, что ему казалось, будто он застрял в неопределённости — между моментом дезаппарации и аппарации.
Гарри держал руку перед глазами, пытаясь разглядеть свои пальцы, когда случилось нечто. Яркий серебряный свет приближался к нему, двигаясь между деревьями. Источник света перемещался беззвучно. Сияние как будто бы плыло к нему. С криком, застывшим на губах, Гарри вскочил на ноги и поднял палочку Гермионы. Свет ослепил его. На фоне сияния были видны лишь силуэты тёмных деревьев, свет приближался…
И тут он вышел из-за дуба. Свет оказался серебристо-белой оленихой, сияющей, яркой, как луна, идущей по свежевыпавшему нетронутому снегу, беззвучно и не оставляя следов. Она шагнула к Гарри, высоко держа голову. У неё были прекрасные дикие глаза с длинными ресницами.
Гарри, не отрываясь, смотрел на неё. Он был поражён, но не её странностью, а тем, что олениха была ему необъяснимо знакома. Ему казалось, что он ждал её прихода, но забыл об этом до настоящего момента, когда они встретились. Желание немедленно позвать Гермиону, появившееся у него ещё секунду назад, пропало. Он знал, он готов был поклясться своей жизнью, что олениха пришла к нему, к нему одному.
Несколько бесконечных секунд они смотрели друг на друга, а потом олениха развернулась и пошла прочь.
— Нет, — сказал Гарри надтреснутым от долгого молчания голосом. — Вернись!
Она продолжала медленно двигаться между деревьев, и её сияние начало тускнеть за тенью ветвей. Лишь миг Гарри сомневался. Голос рассудка шептал, что это может быть очень опасно, это может быть ловушкой. Но инстинкт, овладевший им, подсказывал, что это не тёмная магия. Гарри бросился за оленихой.
Снег хрустел у него под ногами, но олениха шла беззвучно между деревьями, поскольку сама была лишь светом. Всё глубже уводила она его в лес, и Гарри торопливо шагал за ней, уверенный, что, когда она остановится, то позволит ему приблизиться и заговорит. Скажет ему то, что он должен узнать.
Наконец, олениха остановилась. Она вновь повернула свою прекрасную голову к Гарри, и тот бросился к ней с кипящим в груди вопросом, но только он открыл рот, чтобы задать его, — олениха исчезла.
Темнота полностью поглотила её, но перед глазами Гарри, сияя даже за закрытыми веками, всё ещё пылал её образ, затмевая ему взор. И тут пришёл страх: её присутствие
