— Это тебе бы стоило поспать. Не обижайся, но ты выглядишь жутко. Со мной всё в порядке. Я посижу на страже немного. Где моя палочка?
Она не ответила, лишь взглянула на него.
— Где моя палочка, Гермиона?
Она закусила губу, и слёзы полились из её глаз.
— Гарри…
— Где моя палочка?
Она наклонилась рядом с его кроватью и достала её: палочка из остролиста, с пером феникса была практически разломлена пополам. Лишь хрупкая сердцевина из пера феникса всё ещё соединяла два кусочка. Дерево было сломано окончательно. Гарри взял палочку в руки, как будто она была раненым, но живым существом. Думать он не мог: все мысли были полны ужаса и страха. Одним движением он протянуть палочку Гермионе:
— Почини её, пожалуйста.
— Гарри, не думаю, что когда она сломана так…
— Пожалуйста, Гермиона, попробуй!
—
Сломанная палочка склеилась. Гарри поднял её.
—
Гарри направил её на Гермиону.
—
Палочка Гермионы слегка дёрнулась, но не вылетела из рук. Слабенькое заклинание оказалось слишком сильным для палочки Гарри, и она снова распалась на две половинки. Он уставился на неё, не в силах принять то, что видел… Палочка, которая выдержала так много…
— Гарри, — Гермиона произнесла так тихо, что он едва расслышал её, — мне очень, очень жаль. Кажется, это я. Когда мы уходили, помнишь, змея стала подползать к нам, я использовала чары взрыва, и это дало обратный эффект, и, должно быть, это… По-видимому, поразило…
— Это чистая случайность… — механически проговорил Гарри. Он чувствовал себя опустошённым, ошеломлённым. — Мы… Мы найдём способ её починить…
— Гарри, я не думаю, что мы сможем… — сквозь текущие по лицу слёзы пробормотала Гермиона. — Помнишь… Помнишь Рона? Как его палочка сломалась при аварии автомобиля? Она так и не стала прежней, ему пришлось заказывать себе новую палочку.
Гарри подумал об Олливандере, похищенном и взятом в заложники Волдемортом, о Грегоровиче, который был мёртв. Как он теперь найдёт себе новую палочку?
— Ну что ж, — сказал он деланно бодрым голосом. — Ну что ж, тогда я позаимствую твою, пока что. Пока я на страже.
Её лицо блестело от слёз. Гермиона передала свою палочку, и он, желая больше всего на свете убежать от неё, оставил девушку, сидящей у его кровати.[17]
Глава 18. Жизнь и ложь Альбуса Дамблдора
Вставало солнце. Чистое, бесцветное, бескрайнее небо простиралось над Гарри, равнодушное к нему и его страданиям. Гарри сел у входа в палатку и глубоко вдохнул чистый, горный воздух. Просто жить, чтобы наблюдать, как солнце встаёт над заснеженными горными склонами — наверное, это самое большое счастье в мире, и всё же он не мог оценить его по достоинству, так как его чувства были подавлены потерей палочки. Он оглядел долину, покрытую снегом: далёкие церковные колокола звонили сквозь сияющую тишину.
Не осознавая, он вонзил пальцы в свои руки, словно пытаясь противостоять физической боли. Он проливал собственную кровь столько раз, что не перечесть. Однажды он лишился всех костей правой руки. Нынешнее путешествие уже оставило ему шрамы на груди и предплечье, добавившиеся к шрамам на руке и на лбу. Но никогда до этого момента он не чувствовал себя окончательно ослабшим, уязвимым и беззащитным, словно лучшая часть его магической силы была вырвана из него. Он точно знал, что скажет Гермиона, если он выскажет ей свои чувства: палочка всего лишь настолько хороша, насколько хорош волшебник, владеющий ею. Но она ошибалась: его случай был иным. Она не чувствовала, как палочка вращается, словно игла компаса, и стреляет золотым пламенем во врага. Он утратил защиту палочек-близнецов и, только потеряв её, осознал, насколько на неё рассчитывал.
Он вынул обломки палочки из кармана и, не глядя, засунул в висевший на шее мешочек, подаренный Хагридом. Мешочек теперь был переполнен сломанными и бесполезными вещами и не мог вместить больше. Рука Гарри наткнулась сквозь ослиную кожу на старый снитч, и на мгновение у него возникло желание вытащить и выбросить его. Непонятный, бесполезный, никуда не годный, как всё остальное, оставшееся после Дамблдора…
И ярость, направленная на Дамблдора, наполнила его как лава, сжигая изнутри, уничтожая все иные чувства. Из-за полнейшего безрассудства они уговорили себя, что в Годриковой Лощине найдутся все ответы, убедили себя, что от них ожидали возвращения туда, что это часть некоей тайной тропы, спланированной для них Дамблдором, но не было никакой схемы, никакого плана. Дамблдор оставил их одних, лишённых помощи, блуждать в темноте, бороться с неизвестными и невообразимыми кошмарами: ничего не было объяснено, ничего не давалось легко, у них не было меча, а теперь у Гарри не было палочки. Он выронил фотографию вора, и теперь, без сомнения, Волдеморту будет легко выяснить, кто это был…
Теперь Волдеморт знал всё…
— Гарри?
Гермиона боялась, что он нападет на неё с её собственной палочкой. Её лицо было залито слезами, она опустилась рядом с ним, две чашки с чаем дрожали в её руках, и что-то объёмистое было у неё подмышкой.
— Спасибо, — сказал он, взяв одну из чашек.
— Ты не возражаешь, если я с тобой поговорю?
— Нет, — ответил он, потому что не хотел обидеть её.
— Гарри, ты хотел знать, кто был тот человек на фотографии. Так вот… у меня есть книга.
Она робко сунула её ему на колени, новенький экземпляр «Жизни и лжи Альбуса Дамблдора».
— Где…как…?
— Это было в гостиной Батильды, просто лежало… Эта записка торчала из верхнего обреза.
Гермиона громко прочитала несколько строк, написанных заострённым почерком ярко-зелёными чернилами:
- “Дорогая Батти, спасибо за Вашу помощь. Посылаю Вам экземпляр моей книги. Надеюсь, Вам понравится. Вы рассказали всё, даже если Вы и не помните этого. Рита.” Я думаю, оно пришло, когда настоящая Батильда была жива, но, возможно, она не была настолько здорова, чтобы прочитать.
— Нет, вероятно, не была.
Гарри взглянул вниз, на лицо Дамблдора, и испытал приступ злого удовлетворения. Теперь он узнает все те факты, которые Дамблдор никогда не считал нужным ему рассказывать, независимо от того, хотел ли Дамблдор, чтобы он узнал, или нет.
— Ты всё ещё злишься на меня, да? — спросила Гермиона.
Он поглядел на неё и увидел, что из её глаз текут новые слёзы, и понял, что на его лице отразился весь тот гнев, который жёг его изнутри.
— Нет, — отозвался он тихо. — Нет, Гермиона, я знаю, это вышло случайно. Ты пыталась вывести нас оттуда живыми, и ты была великолепна. Я бы погиб, если бы не твоя помощь.
Он попытался ответить ей улыбкой, потом снова обратился к книге. Её корешок был жёстким: очевидно, её ни разу не открывали раньше. Он быстро перелистал страницы в поисках фотографий. Наткнулся на ту, что искал, почти сразу же: молодой Дамблдор и его красивый товарищ, хохочущие над какой-то давно забытой шуткой. Гарри опустил глаза на подпись:
— Гринделвальд!
Не обращая внимания на остальные фотографии, Гарри просматривал соседние страницы, разыскивая в тексте повторение страшного имени. Он скоро нашёл его и жадно прочитал, но растерялся: чтобы понять смысл, нужно было вернуться назад, и вскоре он оказался в начале главы, названной "Великое добро". Вместе с Гермионой они начали читать.
«Теперь, приближаясь к восемнадцатилетию, Дамблдор покинул Хогвартс в сиянии славы — префект, староста школы, обладатель приза Барнабуса Фринкли за исключительное наложение чар, представитель британской молодёжи в Визенгамоте, обладатель золотой медали за революционную статью на международной конференции по алхимии в Каире. Дамблдор намеревался отправиться в большое путешествие с Эльфиасом «Вонючкой» Доджем, тупым, но преданным закадычным другом, с которым Дамблдор познакомился в школе.
Два молодых человека находились в "Дырявом Котле" в Лондоне, собираясь с утра отправиться в Грецию, когда сова принесла весть о кончине матери Дамблдора. «Вонючка» Додж, отказавшийся ответить на вопросы для книги, уже публично высказал свою сентиментальную версию произошедшего в дальнейшем. Он представил смерть Кендры как тяжкий удар, а решение Дамблдора отказаться от поездки как акт благородного самопожертвования.
Естественно, Дамблдор сразу же вернулся в Годрикову Лощину, как предполагалось, чтобы «позаботиться» о младших брате и сестре. Но как на самом деле он о них заботился?
— Он страдал психическими расстройствами, этот Аберфорт, — говорит Энид Смик, чья семья в то время жила на окраине Годриковой Лощины. — Рос без надзора. Конечно, с такой мамочкой и пропавшим папочкой, он вызывал сочувствие. Только он кидался козьим навозом в мою голову. Я не думаю, что Альбус с ним возился. В любом случае, я никогда не видела их вместе.
И что же делал Альбус, если не оказывал поддержку сумасбродному младшему брату? Я думаю, правильный ответ — он обеспечивал непрерывное заключение своей сестры.
