Дядя Вернон и тётя Петуния, как обычно, умудрились найти оправдание плохим отметкам, Дадли. Тётя Петуния как всегда настаивала, что Дадли необыкновенно талантливый ребёнок, но учителя просто не понимают его, а дядя Вернон утверждал, что не хотел бы иметь в сыновьях зубрилу и хлюпика. Они таким же образом прошлись по жалобам о том, что Дадли задирает других детей. 'Он любит иногда пошалить, но он же и мухи не обидит', — слезливо провозгласила тётя Петуния.
Но в самом конце табеля школьная медсестра написала несколько осторожных слов, которые даже дядя Вернон и тётя Петуния не могли проигнорировать. И сколько бы тётя Петуния ни завывала, что 'Дадлюша — ширококостный', что его килограммы были не чем иным, как 'детской пухлостью' и, что растущему мальчику необходимо хорошо питаться, но факт оставался фактом: магазины, торгующие школьной формой, не продавали бриджей таких размеров, в которые мог бы втиснуться Дадли. Глаза школьной медсестры заметили то, что отказывались видеть проницательные глазки тёти Петунии, немедленно замечающие отпечатки пальцев на блистающих чистотой стенах её дома и события, происходящие за соседскими изгородями, а именно: Дадли не только не нуждался в усиленном питании, а, напротив, — по весу и ширине он достиг размеров молодого кита.
Итак, после криков и рыданий, после ссор, от которых сотрясались стены в комнате Гарри, после потоков слёз, пролитых тётей Петунией, начался новый режим. Листок с диетой, предписанной медсестрой Смелтинга, повесили на холодильник, из которого выбросили всю любимую еду Дадли (газированные напитки и пирожные, шоколадные батончики и котлеты) и наполнили фруктами, овощами и прочими вещами, которые дядя Вернон именовал не иначе, как 'кормом для кроликов'. Чтобы Дадли не чувствовал себя одиноким, тётя Петуния посадила на диету всю семью. Итак, она передала Гарри четвертушку грейпфрута несколько более миниатюрную, чем четвертушка Дадли. Тётя Петуния решила морально подбодрить Дадли, давая ему бОльшую, чем Гарри порцию.
Но тётя Петуния не знала, что спрятано наверху в комнате Гарри под расшатанной половицей. Она не ведала, что Гарри не сидит на семейной диете. Как только он понял, что ему придётся всё лето просуществовать на морковке, он тут же послал Хедвиг друзьям с мольбой о помощи, и они его не подвели. От Эрмионы Хедвиг вернулась с большой коробкой, битком набитой всякой всячиной, хоть и без вредного- для-зубов сахара (родители Эрмионы были дантистами). Хагрид, лесничий Хогвартса, немедленно прислал булочки собственного изготовления (до которых Гарри не дотронулся, так как уже не раз испытал на своих зубах выпечку Хагрида). Миссис Висли прислала семейного филина Эррола, нагруженного огромных размеров фруктовым кексом и ассортиментом пирожных. Старый и немощный Эррол пять дней отходил от своего путешествия. А потом, ко дню рождения (о котором никто в семье Десли даже не вспомнил), он получил четыре замечательных пирога от Рона, Эрмионы, Хагрида и Сириуса. У него осталось ещё два, и в предвкушении настоящего завтрака он без жалоб занялся своим грейпфрутом.
Дядя Вернон отложил газету, неодобрительно фыркнул и взглянул на тарелку, где лежала четвертушка грейпфрута.
'Это всё?' — недовольно поинтересовался он у тёти Петунии.
Тётя Петуния метнула на него суровый взгляд и кивнула в сторону Дадли, который уже покончил со своим грейпфрутом и, с кислой миной, пожирал своими поросячьими глазками кусочек Гарри.
Дядя Вернон тяжело вздохнул, раздувая густые усы, и взялся за ложку.
Но в эту минуту в дверь позвонили. Дядя Вернон тяжело поднялся и направился к входной двери. С быстротой молнии (воспользовавшись тем, что мать отвернулась поставить чайник) Дадли стащил остатки отцовского грейпфрута.
Из прихожей донёсся звук незнакомого голоса, смешок и голос дяди Вернона резко что-то ответивший первому. Входная дверь захлопнулась, и из коридора донёсся звук рвущейся бумаги.
Тётя Петуния поставила чайник на стол и обернулась посмотреть, куда делся дядя Вернон. Ей не пришлось долго ждать. Не прошло и минуты, как дядя Вернон ворвался на кухню с искаженным от ярости лицом.
'Ты, — рявкнул он, взглянув на Гарри, — в гостиную, сию минуту!'
В полной растерянности, не понимая, в чём он провинился на этот раз, Гарри поднялся и пошёл за дядей Верноном в гостиную. Дядя Вернон захлопнул за ним дверь.
'Ну, — сказал он, шагая к камину и повернув к Гарри лицо с таким видом, как будто собирался посадить его под арест, — ну?'
Слова: 'Ну и что?' — вертелись у Гарри на языке, но он решил промолчать и не испытывать с утра пораньше терпение дяди Вернона, уже подорванное недоеданием. Поэтому он ограничился тем, что изобразил на лице выражение вежливого изумления.
'Вот, полюбуйся, только что прибыло, — произнёс дядя Вернон. Он размахивал листком фиолетовой бумаги у Гарри перед носом. — Письмо! О тебе!'
Гарри ничего не понимал. Кто мог написать о нём дядя Вернону? Он не знал никого, кто мог бы послать письмо обычной почтой.
Дядя Вернон кинул злобный взгляд на Гарри и принялся читать письмо вслух.
Дочитав письмо, дядя Вернон засунул руку в карман и вытащил из него конверт.
'Полюбуйся!' — прорычал он.
Он поднял конверт, в котором прибыло письмо миссис Висли, и Гарри едва не расхохотался. Весь конверт, целиком, был заклеен марками, за исключением кусочка, размером в квадратный дюйм, куда миссис Висли малюсенькими буквами втиснула адрес Десли.
'Похоже, что она наклеила достаточно марок', — заметил Гарри, с таким видом, как будто в оплошности миссис Висли не было ничего из ряда вон выходящего. Глаза дядюшки злобно засверкали.
'Почтальон тоже заметил, — сказал он, скрежеща зубами, — очень интересовался, откуда прибыло письмо, да, да. Поэтому и позвонил в дверь. Нашёл это
Гарри не ответил. Другой на его месте не понял бы, почему дядя Вернон бушует из-за конверта, заклеенного марками, но Гарри жил в доме Десли достаточно долго и знал насколько близко они принимают к сердцу любые, из ряда вон выходящие вещи. Больше всего на свете они боялись, что кто-нибудь узнает, что они каким-то образом имеют что-то общее (как бы то ни было отдалённое) с людьми, подобными миссис Висли.
Дядя Вернон не сводил с Гарри злобного взгляда. Гарри же старался, как мог, сохранять невозмутимый вид. Если он не сделает глупости, или не скажет ерунды, ему удастся попасть туда, куда ему хотелось попасть больше всего на свете. И потому он сидел и ждал, когда дядя Вернон заговорит, но тот молчал и злобно глядел на него. Наконец Гарри решился открыть рот.
'Так мне можно будет поехать?' — спросил он.