Ловя ртом воздух, Гарри упал прямо на гортензию, потом поднялся и огляделся по сторонам. Ничего, что могло бы издать подобный грохот, он не заметил, однако в окнах соседних домов замаячили физиономии любопытных соседей. Гарри торопливо засунул палочку за ремень джинсов и напустил на себя самый невинный вид.
— Добрый вечер! — крикнул дядя Вернон и замахал миссис Номер-Семь из дома напротив, которая только что высунулась из-за тюлевой занавески.[1] — Вы слышали, как только что грохнула выхлопная труба? Чертов автомобиль! Мы с Петунией чуть инфаркт не заработали!
Дядя Вернон вымученно изобразил какую-то зверскую улыбку, которая не сползала с его физиономии, пока все любопытные наконец не отлипли от окон. Но как только соседи перестали на них таращиться, лицо его тут же исказила гримаса гнева, и он поманил Гарри к себе.
Гарри осторожно сделал пару шагов и предусмотрительно остановился — так, чтобы дядя Вернон не смог до него дотянуться, если бы ему вдруг пришло в голову снова попытаться задушить Гарри.
— Что за чертовы фокусы ты тут вытворяешь, парень? — прохрипел дядя Вернон дрожащим от ярости голосом.
— Я? Вытворяю? — рассеянно переспросил Гарри. Он продолжал озираться, не потеряв надежды увидеть того, кто издал этот громкий хлопок.
— Грохочешь тут под нашими окнами, как из пистолета…
— Ничего я не грохочу, — отрезал Гарри.
Рядом с надутой багровой физиономией дяди Вернона возникло тощее лошадиное лицо тети Петунии. От гнева та даже слегка побледнела.
— Почему ты прячешься под нашими окнами?
— Да-да, хороший вопрос, Петуния! Какого черта ты делаешь под нашими окнами, парень?
— Слушаю новости, — Гарри решил не перечить.
Тетя Петуния и дядя Вернон обменялись гневными взглядами.
— Слушаешь новости? Опять?!
— Вообще-то новости — они каждый день новые, вы не замечали? — пожал плечами Гарри.
— Ты, парень, тут со мной не умничай! Я хочу знать, что ты действительно тут делал, и прекрати пудрить мне мозги насчет новостей! Ты прекрасно знаешь, что про таких, как ты…
— Осторожнее, Вернон! — шикнула тетя Петуния. Дядя Вернон перешел на шепот — так, чтобы слышать его мог только Гарри:
— …что про таких, как ты, не говорят в наших новостях!
— Ну, это вам так кажется, — возразил Гарри.
Дёрсли пару секунд молча таращились на него, потом тетя Петуния процедила:
— Ты — отвратительный лживый мальчишка! Все эти… — она тоже понизила голос, и следующие слова Гарри пришлось читать по ее губам. — Все эти совы — что они делают здесь, если не приносят тебе новости?
— Вт именно! — торжествующе прошипел дядя Вернон. — Бросай дурить нам голову, парень! Как будто мы не знаем, что все ваши новости тебе таскают эти мерзкие птицы!
Гарри заколебался. Это было нелегко, но он заставил себя сказать правду — хотя ни тетя, ни дядя, конечно, и понятия не имели, чего ему стоило признаться в этом даже самому себе.
— Совы… совы не приносят мне никаких новостей, — безучастно отозвался он.
— Я не верю, — тут же воскликнула тетя Петуния.
— Я тоже, — с нажимом произнес дядя Вернон.
— Мы уверены, ты что-то замышляешь! — убежденно сказала тетя Петуния.
— Мы не идиоты, знаешь ли, — добавил дядя Вернон.
— Вот это и вправду для меня новость, — в приливе раздражения буркнул Гарри, и прежде, чем Дёрсли успели его остановить, он резко развернулся, пересек лужайку перед домом, перепрыгнул через низенький садовый заборчик и зашагал по улице прочь.
Он отлично сознавал, что, похоже, нарвался на неприятности. Тетя и дядя не преминут устроить ему взбучку за грубость, но сейчас это его мало заботило; голова его была занята куда более важными мыслями.
Гарри был уверен, что это звучное «хлоп» издал кто-то трансгрессировавший.[2] Именно с таким звуком когда-то исчез, просто растаяв в воздухе, домашний эльф Добби. Неужели Добби снова появился на Бирючиновой аллее? А может быть, Добби прямо сейчас идет за ним следом? При этой мысли он резко развернулся и огляделся, но аллея казалась абсолютно безлюдной, а Гарри был уверен — становиться невидимым Добби не умеет.
Гарри побрел по улице, не разбирая дороги, — он уже настолько хорошо изучил здесь каждый закоулок, что ноги сами несли его по излюбленному привычному пути. Через каждые несколько шагов он оглядывался через плечо. Кто-то… кто-то из мира магов точно был рядом, когда Гарри валялся под окном на полузасохших бегониях тети Петунии. Почему он не заговорил с Гарри, почему не дал понять, что видит его, почему он прячется теперь?
И когда отчаяние окончательно захлестнуло Гарри, его уверенность в том, что там вообще кто-то был, растворилась.
В конце концов, с чего он, собственно, взял, что это был какой-то магический звук? Если так отчаянно искать малейший намек на весточку из мира, к которому он, Гарри, принадлежит, то в самом обычном шуме может почудиться все, что угодно. Может быть, это просто кто-то чем-то грохнул в соседнем доме?
Уныние и какая-то пустота внутри — вот и все, что сейчас чувствовал Гарри, и его вновь охватило то тоскливое чувство безнадежности, которое мучило его все лето.
Завтра утром будильник разбудит его ровно в пять, и он заплатит сове, которая приносит ему «ОракулЪ-daily»… но что толку продолжать читать газету? Все это время Гарри просто просматривал заголовки на первых полосах с отчаянной надеждой: когда эти идиоты-газетчики наконец поймут, что Волдеморт вернулся, это уж точно станет главной новостью номера, настоящей сенсацией. Все остальное Гарри мало интересовало.
Если повезет, прилетят и совы с письмами от Рона и Гермионы. Хотя, конечно, он давно уже перестал надеяться, что друзья расскажут ему что-нибудь существенное.
'Мы не можем писать сам-знаешь-о-чем, ты же понимаешь… Нам запретили писать о важном — письма же могут перехватить… мы очень заняты, но подробнее я написать пока не могу… тут столько всего происходит, мы все тебе расскажем при встрече…'
'При встрече'… А когда они встретятся? Когда? По всей видимости, никто и не собирался сообщать ему об этом. На открытке, которую Гермиона отправила ему ко дню рождения, была небрежная приписка: 'Надеюсь, мы уже очень скоро увидимся', но когда же наступит это ее 'скоро'?
Насколько Гарри мог понять из туманных намеков в их письмах, Гермиона и Рон были где-то вместе, и, вероятнее всего, — в доме родителей Рона. При мысли, что они веселятся в Норе, а он вынужден торчать тут, на Бирючиновой аллее, на него накатывало самое настоящее бешенство. Он так сердился на друзей, что две коробки шоколадных конфет из 'Медового Замка',[3] которые прислали ему на день рождения Рон и Гермиона, просто выбросил, даже не открыв. Впрочем, после нескольких увядших листиков салата, которые тетя Петуния тем вечером предложила ему на ужин, он горько об этом пожалел.
И чем это таким были заняты Рон и Гермиона? Почему он, Гарри, не был занят тем же? Разве он еще не доказал — ему многое по плечу, он способен справиться с тем, что им вряд ли по силам? Разве они забыли обо всем, что он сделал? Разве это не он был на кладбище и видел, как погиб Седрик, разве не его привязали к той надгробной плите и едва не убили?
Прекрати думать об этом! — жестко приказал себе Гарри уже в сотый раз за это лето. Не хватало еще и наяву постоянно вспоминать, что произошло на том кладбище, — как будто мало того, что по ночам его до сих пор мучают кошмары…
Он свернул в кривой переулок Магнолий, и примерно на полпути по ней он миновал тот самый узкий проулок за гаражами, где он когда-то впервые увидел своего крестного. Один Сириус, похоже, понимал, что творится у Гарри на душе. И хотя в его письмах, ничуть не более содержательных, чем письма Рона и Гермионы, тоже не было никаких новостей — Сириус, по крайней мере, находил нужные слова, чтобы
