пусто. Возможно, чашка чая была Дадлиным представлением о хитром сюрпризе. Держа кровоточащую руку кверху, Гарри другой рукой соскрёб осколки чашки в кучку и бросил их в уже полное мусорное ведро, виднеющееся у самой двери в спальню. Потом он протопал в ванную — сунуть палец под кран.
Тупо, бессмысленно, невообразимо раздражающе, что он ещё целых четыре дня не может колдовать… но он должен был признаться самому себе, что этот рваный порез на пальце ему бы не поддался. Он никогда не изучал, как заживлять раны, и сейчас начал думать об этом — особенно в свете своих нынешних планов — как о, пожалуй, серьёзном пробеле в своём магическом образовании. Делая заметку в памяти — спросить Эрмиону, как это получается, он потратил здоровый кусок туалетной бумаги, чтобы собрать с пола как можно больше чая, прежде чем вернуться в комнату и громко хлопнуть за собой дверью.
Гарри провёл утро, опустошая до дна свой школьный чемодан, впервые с того дня, как он уложил его шесть лет назад. В начале очередного учебного года он просто выгребал верхние три четверти содержимого и заменял их или обновлял, оставляя на дне залежи главного хлама — старые перья, сушёные жучиные глаза, носки, к которым не было пары. И только что, полезши рукой в эту заваль, он ощутил острую боль в безымянном пальце правой руки, и, выдернув руку назад, увидел её всю в крови.
После этого он стал немного осторожнее. Снова став на колени у чемодана, он пошарил на его дне и, после извлечения старого значка, на котором попеременно слабенько вспыхивало
Гарри уселся и исследовал неровный кусочек, о который он обрезался, но если что и увидел, так только отражение собственного ярко-зелёного глаза. Потом он пристроил осколок на утренний
На это ушёл ещё час — на полное опустошение чемодана, выбрасывание всего бесполезного и раскладывание оставшегося на кучки, в зависимости от того, может оно или нет пригодиться Гарри в будущем. Школьная и квиддитчная форма, котёл, пергамент, перья и большая часть учебников были свалены в углу, чтобы здесь и остаться. Он пофантазировал, что сделали бы со всем этим его тётя с дядей; сожгли бы, наверное, под покровом ночи, словно следы какого-нибудь ужасного преступления. Маггловская одежда, Плащ-невидимка, набор для составления зелий, избранные книги, альбом с фотографиями, который когда-то подарил ему Хагрид, пачка писем и волшебная палочка были переложены в старый рюкзак. В переднем кармане помещались Карта Грабителя и медальон с запиской, подписанной Р.А.Б., внутри. Медальон был удостоен этого почётного места не за свою полезность — во всех обычных смыслах он был штукой никчёмной — но ради уплаченной за его приобретение цены.
Ещё оставалась объёмистая стопка газет, на столе рядом с его полярной совой, Хедвиг: по одной на каждый день, который Гарри провёл в Бирючинном проезде этим летом.
Он поднялся с пола, потянулся, и перебрался к столу. Хедвиг не ворохнулась, когда он начал просматривать газеты, швыряя их одну за другой в кучу хлама. Сова то ли спала, то ли притворялась; она сердилась на Гарри за то, что сейчас её выпускали из клетки очень ненадолго.
Добравшись почти до основания стопки, Гарри начал листать медленнее, отыскивая один номер, который, он знал, пришёл вскорости после того, как он вернулся на лето в Бирючинный проезд; ему помнилось, что там на первой странице была маленькая заметка об уходе Чарити Барбейдж с должности преподавателя маггловедения в Хогвартсе. Наконец он нашёл газету, пролистал до десятой страницы, опустился на стул около стола и перечитал статью, которую искал.
Я познакомился с Альбусом, когда нам было по одиннадцать лет, в наш первый день в Хогвартсе. Несомненно, мы потянулись друг к другу из-за того, что оба чувствовали себя здесь чужими. Я перед самой школой переболел драконьей оспой, и пусть я уже не был заразным, моя рябая зеленоватая физиономия не многим внушала желание ко мне приближаться. Что до Альбуса, то он прибыл в Хогвартс под бременем нежеланной известности. Всего год назад его отец, Персиваль, был осуждён за зверское, получившее широкую огласку нападение на трёх молодых магглов.
Альбус никогда не пытался отрицать, что его отец (которому суждено было умереть в Азкабане) совершил это преступление; наоборот, когда я набрался смелости спросить его, он подтвердил, что знал — его отец виновен. Но говорить об этом печальном деле что-то ещё Дамблдор отказывался, хотя многие от него этого добивались. Некоторые, надо признать, скорее восхваляли поступок его отца, и считали, что Альбус тоже был магглоненавистником. Они не могли сделать большей ошибки: всякий, кто знал Альбуса, подтвердит, что он никогда не проявлял даже малейших антимаггловских настроений. Известно, что его целенаправленная поддержка прав магглов создала ему в последующие годы много врагов.
Однако месяцы шли, и собственная слава Альбуса начала подниматься выше славы его отца. К концу его первого школьного года никто уже никогда не говорил о нём, как о сыне магглоненавистника, но только как о — ни более, ни менее — самом выдающемся ученике, какого когда-либо знала школа. Тем из нас, кому выпала привилегия быть его друзьями, шёл на пользу его пример, не говоря уже о прямой помощи и ободрении, на которые он был всегда щедр. Позднее он мне признался, что уже тогда понял: для него высочайшее наслаждение — учить.
Он не только получил все награды, которые могла дать школа, скоро он был в регулярной переписке со знаменитейшими магами тех дней, такими, как Николя Фламель, прославленный алхимик, Батильда Багшот, известный историк, и Адалберт Ваффлинг, теоретик магии. Несколько его статей нашли путь в научные издания, такие, как
Через три года после того, как мы начали учиться в Хогвартсе, в школе появился Альбусов брат Аберфорт. Они не были похожи: Аберфорт никогда не был книгечеем, и, в отличие от Альбуса, предпочитал аргументам в разумной дискуссии поединок. Однако из этого совсем не следовало, как полагают многие, что между братьями не было дружбы. Они были друг к другу настолько близки, насколько это возможно для таких разных мальчиков. К чести Аберфорта, надо признать, что жить в тени Альбуса вряд ли было так уж уютно. Быть его другом значило вечно рисковать, что потеряешься в его сиянии, и вряд ли быть его братом было приятнее.
Оканчивая школу, мы с Альбусом намеревались вместе отправиться в традиционное путешествие по свету, прежде чем начать каждый свою карьеру; тогда было принято посещать иностранных волшебников и наблюдать их работу. Но наши планы смешала трагедия. Мы уже готовились сорваться в путь, когда мать Альбуса, Кендра, умерла, оставив Альбуса главой и единственным кормильцем в семье. Я отложил свой отъезд на срок, достаточный для того, чтобы отдать дань уважения на похоронах Кендры, после чего отправился в странствие, теперь уже одиночное. Младшие брат и сестра на попечении, и мало золота — и речи быть не могло, чтобы Альбус составил мне компанию.
Это была пора в нашей жизни, когда мы почти не общались. Я писал Альбусу, изображая, может быть, бестактно, чудеса моего путешествия, от экспериментов египетских алхимиков до того, как я еле ноги унёс от греческих химер. Его письма без подробностей говорили о будничной жизни, как я догадывался — угнетающе тусклой для такого блистательного волшебника. Для меня, поглощенного собственными впечатлениями, было ужасом услышать, уже к концу моих годичных странствий, что семью Дамблдоров потрясла ещё одна трагедия: смерть их сестры, Арианы.
Хотя здоровье Арианы уже давно было слабым, этот удар, упавший так быстро после потери матери,
