послушай, я понимаю, как это звучит, но поверь мне, как он это делает – настоящая поэзия.
Пара подмастерьев-киномехаников, по виду звезд с неба не хватающая, ввалились в проекционную помочь Гейбу заправить следующую ленту. Будучи предоставлен сам себе, Гейб был человеком медлительным, но с двумя нескладными помощниками дело у него почти совсем застопорилось. Потребовалось около получаса, чтобы снова включить проектор. А зал внизу тем временем с прибытием все новых и новых припозднившихся быстро превращался в аналог Черной дыры Калькутты{301}. Задержка не вызвала у этой публики никаких претензий, они, казалось, чувствовали себя у Шарки как дома и были готовы провести там в разговорах всю ночь. В основном это были припанкованные подростки, облаченные в одеяния, которые били рекорды дурного вкуса того года. Искромсанная кожа и звенящий металл, мешковина, драные меха, флуоресцирующие волосы, косметика «дей-гло»{302}. Они не были похожи на человеческие существа. Эта сцена – мрачная яма кинозала «Катакомб», освещенная единственной голой лампочкой, включавшейся в перерывах, и заполненная орущей и гогочущей публикой, – вполне могла быть взята из Дантова «Ада». Я разглядывал это собрание, надеясь увидеть среди них нашего почетного гостя. Но чем обыкновенный альбинос мог выделяться в подобной толпе?
– А Данкл здесь? – спросил я.
– Что ты! Нет конечно, – сказал Шарки, – Он никогда не появляется на публике. Парень настоящий отшельник – со всеми этими его странностями.
– Но ты ведь его видел.
– Конечно. Частная аудиенция. – Шарки хитровато мне подмигнул.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я ездил туда к нему. Шикарный лимузин и все такое.
– Куда это «туда»?
– В горы за Зума-Бич. У него там особняк.
– Какой еще особняк?
– Ну, может, это не его особняк. Наверно, он принадлежит людям, на которых или с которыми он работает… в общем, бог его знает. По правде говоря, я не знаю, что там у них за соглашение. Разговаривают там не очень охотно. Местечко это похоже на школу или на летний лагерь. И вокруг много детишек.
– И ты отправился в Зума-Бич, чтобы посмотреть любительские фильмы какого-то парня? Ты – чужой дядя?
– Нет, дело было вот как. Раздается у меня звонок – я так думаю, от агента этого парня. Зовут его Деккер. Он мне говорит, что я в «Ритце» делаю очень замечательное и нужное дело, и его это очень интересует – ну, все эти открытые показы. Иными словами, чувствуется, у парня есть кое-какой культурный опыт. Ну, о том, о сем, а потом он говорит, что меня может заинтересовать работа Данкла. Потом слово за слово он сообщает, что мистер Данкл будет рад взять на себя расходы по показу кое-каких своих фильмов. Вот так оно все и было.
– Ну и сколько он тебе дал?
– Пару тысчонок. Стоит поездки на лимузине, как ты думаешь?
– Значит, Данкл платит, чтобы ты показывал его фильмы?
– Только в первый раз. Когда я увидел, как его принимают, я взял его на борт. Он отличная приманка.
– И больше ты его не видел? Только в ту первую поездку?
– В первую и последнюю. Тогда-то он и спросил о тебе. Знаю ли я тебя? Можно ли с тобой встретиться? А пока он просто присылает свои ленты на лимузине.
Наконец проектор включился, и на экран упал пучок света, то теряющий, то обретающий резкость. Шум в зале немного стих – этот приглушенный гул вполне мог сойти за тишину. Мы ждали начала «Невыносимого страдания».
Но Саймон Данкл завладел моим вниманием еще до начала фильма. Так как первое, что появилось на экране, было нечеткое изображение птицы, исчезающей вдали. Именно это изображение я видел на ленте, которую дала мне Ольга Телл, – единственное, что осталось от независимой постановки Макса Касла. Не близкое подобие, а то самое изображение, которое и здесь сопровождалось свистом ветра. Но к последнему были добавлены несколько музыкальных нот – четыре, выдавленные из синтезатора и замедленные до хрипловато-бездонного баса. Не успела замолкнуть последняя нота, а птица – исчезнуть с экрана, как на нем высветились слова:
ПРОИЗВОДСТВО СТУДИИ «ДРОЗД»
Публика встретила эти слова одобрительными приветствиями – точно так же в мои времена детишки встречали появление Тома и Джерри.
– Это что такое? – сразу же спросил я у Шарки.
– Это его заставка.
– Но где он взял это изображение?
Шарки, конечно же, не мог знать, почему я задал этот вопрос. Он пожал плечами.
– Наверно, сам снял. А что такого? Производство студии «Дрозд». Поэтому там и есть дрозд.
– Но почему «Дрозд»? Что это означает?
Этот вопрос вызвал у Шарки недоумение.
– А почему лев у «МГМ»? Как он должен был себя назвать?
У меня в голове звучали четыре ноты заставки. Хоть они и были искажены, я сразу же их узнал. Я напевал про себя эту мелодию со дня своего отъезда из Амстердама. Четыре последние ноты песенки.
– Шарки, – спросил я шепотом, поскольку фильм уже начался. – А эта школа Данкла, она случайно не сиротский приют?
– Может быть. Я же тебе говорю, там вокруг было много детишек.
Пусть «Невыносимое страдание» и было неважной картиной – это не имело значения. Я должен был встретиться с Саймоном Данклом.
Глава 21
Морб
Шарки, напуская на себя важный вид – чем сильно выводил меня из себя, – договорился о моем визите к Саймону Данклу. Нам предстояла двухчасовая поездка в горы за Малибу. Шарки настаивал, чтобы мы ехали на его машине – старом, побитом универсале «десото», поездка на котором грозила большими трудностями на крутых и далеко не идеальных горных дорогах.
– А почему не на моей? – спросил я.
У меня был классный «МГ»{303} в превосходном состоянии; я позволил себе эту роскошь совсем недавно, после присвоения мне звания адъюнкт-профессора факультета киноведения.
– Места мало, – ответил Шарки.
– Для двух как раз, – напомнил я ему.
– Но нас будет трое. Мы и наш гость.
– Да? И кто же?
– Одна классная штучка. – Больше он распространяться на эту тему не стал, – Подожди, сам увидишь.
– Шарки, – возмутился я, – это деловая поездка. Я хочу, чтобы люди, к которым мы едем, воспринимали меня серьезно. Этого не случится, если ты возьмешь одну из своих… – на языке у меня вертелось слово «девок», – подружек.
– Будь спокоен, мой друг. Для нее это тоже деловая поездка. Она тебе понравится. Вы с ней одного поля ягоды. Башковитые. И потом, никакая она мне не подружка. Пока еще. До ее знакомства с Данклом. А там, глядишь, – ча-ча-ча.
Что бы там ни говорил Шарки, но любая женщина, поддерживавшая с ним отношения, энтузиазма у меня не вызывала. За то время, что я знал Шарки, его представления о женственности трансформировались, и теперь он предпочитал шизанутых прихиппованных девчонок или легкомысленных подобий Джейн Мэнсфилд. Но на сей раз я ошибался. Женщина, о которой шла речь, была не только умной,
