– Касл – любимый режиссер Данкла, – сказал ей Шарки.
– Но тут могут быть и более глубокие связи, – добавил я, – Это я и надеюсь сегодня выяснить.
Проезжая по Зума-Бич, Шарки издал вопль и остановился у магазина.
– Я мигом, – сказал он и выскочил из машины. Я решил, что он отправился за пивом – обычным его попутчиком в поездках. Когда он вернулся, в руках у него действительно было пиво, но не только. Он еще принес и пакетик для меня. – Маленький презент для Саймона, – объяснил он.
Я заглянул в бумажный пакетик. Несколько коробочек с конфетами «Милк Дадс».
– Брось ты, Шарки, – запротестовал я, – это уж ни в какие ворота.
– Может быть, – ответил Шарки. – Но Саймон тебя полюбит. Парнишка трескает их килограммами. Это для него что-то вроде лекарства.
– Как это?
– Понимаешь, у парня не все в порядке с речью. Иногда его словно заклинивает. Ну, ты сам увидишь. Если начнет заикаться, сунь ему конфетку. Может, это оттого, что он альбинос.
– Альбиносы едят «Милк Дадс»?
Шарки пожал плечами.
– Не знаю я, чего они едят.
Через несколько миль после выезда из городка мы свернули к холмам на бугристый проселок, сплошь усеянный камнями, что постоянно падают с прибрежных скал. Золотая Калифорния, вечно сползающая в лазурный Тихий океан. Шарки начал преодолевать крутой подъем, а я приступил к обсуждению одной деликатной темы с Жанет.
– Ты ведь понимаешь, что сегодняшнее приглашение Данкла касалось только меня? Может быть, он не захочет давать тебе интервью.
– Да я готова и просто послушать…
– Но и в этом случае я не думаю, что ты можешь публиковать что-либо без его разрешения.
– Да-да, я, конечно же, понимаю.
Я предложил представить ее как мою знакомую, и пусть Данкл примет ее в этом качестве, прежде чем вести речь об интервью. Она согласилась. Но был и еще один вопрос, даже более щепетильный, который, я чувствовал, необходимо задать.
– У тебя есть надеть что-нибудь другое? – спросил я, – Сверху? – Она недоуменно посмотрела на меня. – «Ура Голливуду», – показал я на надпись, – это выглядит слишком уж фривольно. Понимаешь, этот сиротский приют, куда мы едем, – религиозная организация. На самом деле это церковь. Очень благообразная, очень пуританская церковь.
– Откуда тебе это известно? – с удивлением спросил Шарки.
– Ты же там был, – напомнил я ему, – неужели ничего не заметил?
– Понимаешь, они типа встретили меня на парковке. Я ничего у них и не видел.
– Уж можешь мне поверить. Я посетил одно из их отделений в Европе. Если угодно, даже штаб- квартиру. Мрак да и только. Мне эта футболочка очень даже ничего, но монахини и священники могут отнестись к ней совсем по-другому. Ты ведь не хочешь произвести на них неправильное впечатление?
У Жанет на лице появилась озабоченная гримаска.
– Но у меня больше ничего нет.
Я посмотрел на Шарки.
– У тебя в машине ничего не найдется?
– Поищи там под сиденьем, – сказал Шарки Жанет, – Может, чего и есть.
И она поискала. Там оказалась целая коллекция старой одежки, в основном женской и главным образом нижнего белья – бюстгальтеров, трусиков, комбинаций, каких-то зловещего вида кожаных вещиц… вероятно, романтические трофеи Шарки за целое десятилетие. Наконец Жанет нашла маленькую, с рюшиками, но вполне приличную блузочку. Она была не очень чистой, но Жанет решила с этим смириться. Даже не попросив меня отвернуться, она стянула через голову футболочку, потом задумалась и спросила:
– А как ты думаешь, мне понадобится?.. – Она выудила из кипы помятый лифчик и, держа его за бретельки на вытянутой руке, вопросительно помахала им у меня перед носом, словно то был мертвый зверек. В этот момент она прекрасно обходилась без сей части женского туалета.
– Пожалуй, не надо, – ответил я, отметив про себя, что у вещицы довольно грязный вид. Она с облегчением бросила его и продолжила надевать блузочку.
Шарки, которому пришлось наблюдать переодевание Жанет в зеркало заднего вида, одновременно ведя диалог с извилистой дорогой, протянул назад руку, чтобы ткнуть меня в бедро.
– Так, значит, вы
Дорога, отходившая на восток от прибрежного шоссе, устремлялась то круто вверх, то вниз, уводя нас все дальше и дальше от пляжей. Вдалеке между гор все еще порой мелькал прохладный океан, а вокруг нас потрескивал сухой воздух, нагретый до невозможности. Солнце высушило кустарники, превратив их в коричневатые прутики, готовые, как трут, вспыхнуть при первом удобном случае. На петляющей дороге в конечном счете появился знак «Школа святого мученика Иакова», указывавший на небольшой овражек, вокруг которого выстроились эвкалипты. Еще три мили по горным серпантинам, и мы оказались у массивных сетчатых ворот с названием школы наверху. Под ним мелкими буквами было написано: «Основана Святым Орденом Сироток бури, 1932». А еще ниже маленькая табличка гласила: «Студия „Дрозд“».
На воротах виднелась коробочка домофона. Я вышел из машины и нажал кнопку; мне ответил скрипучий мужской голос, я назвал себя и, услышав звонок, толкнул калитку. Мы поехали вниз по усыпанной гравием дорожке; она заканчивалась небольшой парковочной площадкой перед приземистым деревянным зданием, выкрашенным в красный цвет.
– Здесь я встречался с Данклом, когда приезжал, – сказал Шарки, – Дальше меня не пустили.
Из окошка выглянул охранник, нахмурился.
– Мне говорили о приезде двух человек, – грубовато заметил он.
– Это моя приятельница. Она со мной, – сказал я.
Он обвел нас неодобрительным взглядом, но дал знак выйти из машины.
– Я сообщу о вашем прибытии в главное здание. – Он махнул двум ребятишкам (девочке и мальчику лет десяти, как мне показалось), ждавшим нас на парковке. Каждый из них держал за уздечку лошадь – одна в яблоках, другая гнедой масти. Мы вышли из машины, и Шарки обратил мое внимание: кроме нашего на парковке есть еще одно транспортное средство довольно необычного вида: пыльный черный фургон с атомными грибами на задке и по бокам. Поверх краски были нарисованы какие-то загогулины, которые я не без труда идентифицировал с буквами ХМУС.
– Видишь? – сказал Шарки – на него увиденное явно произвело впечатление. Когда я дал ему понять, что мне это ничего не говорит, он объяснил так, будто втолковывал мне азбучные истины. – Это же «Вонючки» – их фургончик.
Жанет посмотрела на меня вопросительным взглядом, но ответил ей Шарки.
– «Хор мальчиков „умираем сейчас“». Класс. Что они здесь делают?
Двое детей дали нам знак идти за ними. Они повели своих лошадей по тропинке, а мы пошли следом.
– Вы учитесь в этой школе? – спросил я.
– Да, сэр, – робко ответил мальчик, и больше – ни слова.
На ребятишках была одинаковая одежда – широкополые соломенные шляпы, серые шорты и белые футболки. На футболках выше нагрудного кармана красовалась уже знакомая мне эмблема – мальтийский крест. Их легкие одеяния являли собой сострадательную уступку жаре. Носить под калифорнийским солнцем то же, что в Цюрихе, было бы невероятно тяжко. Но если одежда здесь была другой, то в поведении сквозила та же самая вымуштрованная неулыбчивость. Они в молчании ковыляли рядом с нами, опустив глаза, храня на лицах замкнутое выражение.
Спустя несколько секунд я спросил:
– Вы здесь изучаете кино?
– Он изучает, – ответила девочка и кивнула в сторону своего попутчика.
– А ты? – Она отрицательно покачала головой, – Кино не изучаешь? А что изучаешь?
