А утром: курочка с кетчупом, кофе, и посуду сам моет, и спрашивает, что на ужин, и параллельно этому хоттабычевские родители по квартире слоняются, и Лина подруге звонит: «Это хуже пенок на молоке!»
И вот Лина себя на работу проводить уже не разрешает, а Хоттабыч стоит с глазами выпученными, понять ничего не может, и Лина про себя последними словами его уделывает, и «кретин» почти ласково — из ряда вон — выдвигается.
А друзья хоттабычевские от Лины балдеют: недоумевают, как Хоттабычу сокровище такое досталось. И Лина себя мнит лакомым кусочком и на звонки перестает отвечать, и трубку кладет, и нового любовника себе заводит, и жизни почти радуется — и только под вечер под ложечкой у нее подсасывает: о Последней своей Любви безумной печалится, только никто не слышит ее, и сама Любовь не слышит.
Хоттабыч же недоумевает и звонить начинает знакомым Лины, выспрашивая…
А росту был невысокого; о женщинах заботился; посуду мыл; сантехнику менял; книжки философские — пожалуйста; колбасу вместо цветов дарил; щупловат, морда — обтекаемая, но с запросами: чтобы грудь там и всякое такое, а еще желательно талантами обладать, так как сам стихи про гадких утят сочинял: да только лебедем-то не стал ввиду тонкой кишки.
Типа, триптих
Правдивейшая из трагедий — самый обычный день.
Этакое утонченное скотство — синдромировать между рафинадными, от которых несет не- бедностью.
Встать с… Ходить. Вокруг да около.
Все куда-то ходят. Куда, зачем — ходят?
По делам. Какие дела? Зачем куда-то ходить?
Встать с дивана. Просиндромировать в утонченном скотстве. Сделать невозможное. Повторить неповторимое. Разгадать тайну. Интеллектуальная сука — звучит гордо. Интеллигентская скука. Элитная пошлятина. Высокохудожественный мат. Но RESUME — на фэйсе. Почему обязательно об тэйбл? Мордой — в салат. Символика русскоязычных свадеб. Как и его не очень прямая речь. Я живу далеко. Я не живу. Недалеко я. Тут. Анна? Тут. Но кто же я, если не тело? Душа. Но она как раз в теле. Посмотрите, в какой она форме! Это «Pedigree». Душа в теле. В черном. В белом. В цветном. As you like. Имеет место быть. Казаться. Мне кажется, что вы больны не мною. Мне кажется, вы больны. Просто. Теперь «трихопол» — панацея. Даже от рака. Если в не очень запущенной форме. С душой пока не слишком ясно — слишком долго запускали. Как змия. Зеленого. И чего искушал, подлый? Ты, ящер хренов, ты че хотел-то? Хочешь лампу вместо солнца? Так бывает чаще — так просто: когда на Альпы денег нет. Когда Альп нет. Альпы занесли в Синюю книгу: Красную пропили, а колготки сдали старьевщику. Пребольшая лужа. Называется красиво. Лежу там. Лижу. Мороженое. A-у! У-a! Лужа — еще то место. Жаль, не столь отдаленное.
Он принес в дождь черного лохматого пса. У пса, вестимо, присутствовала шерсть, и с нее капало. Мне на тапочки. Но не на нервы. Я присела на четвереньки, чтобы быть ближе к природе. «От него пахнет псиной или собачкой?» — «От него пахнет и псиной, и собачкой». Чудная морда, мне нравится, я таю хлеще пломбира под солнечным зайчиком суррогатного светила. Я вспомнила про удивление: есть такое сотое чувство. Его тоже занесли в Синюю книгу, но, оказывается, пропили не до конца. Зачем сдавать колготки старьевщику?
Приоритеты, менталитеты, датчики, алые паруса, бедный Грин, человек в футляре, Homo Involution, суп непременно с клецками, жалюзи, жара, пиво, нет горячей воды, лифт сломан, «но к тебе же пришли, дура», дождь, ливень, слишком мягкая игрушка, «когда теперь», интермеццо, женщина, держащая плод, а пес обтекает, не могу, щекотно, жаль, нет сил, как жаль, ах, ну нет же никаких сил, и это жаль, жаль, жаль… Ужалил бы хоть. Пойдем, пес, ты будешь ведь со мной разговаривать, а, пес? У тебя же морда лошадиная — у кого там еще добрая, может, дельфина завести, дельфину горячая вода не нужна, почему не дельфин я? Что нужно дельфину? Экая рыбина умная, а я еще и на машинке шить умею — только я-то как раз не умею, это дельфин — умный, дельфин умеет. Пес, ну как мы с тобой дальше-то? Послушай, пес, у тебя есть цель? Ну, чего ты таращишься, хватит жрать, поговорил бы хоть… Впрочем, жри, жри! Тебе нравится? Да вижу, не отвечай. А вот про цель мог бы. С тобой теперь гулять. Откуда только тебя он выкопал. Ты — Ископаемый. Я тоже; нас
Как докатилась? Послушай: не все просто… Что? Все просто? Да? Ты потрясающая собака, пес! Ты, философ, может, научишь и меня? Смотри, пес — давай сожжем все эти умненькие книжечки, пес, это будет красиво, это будет гореть, и даже Синяя книга сгорит, и мы станем похожи на древних майя в отблесках жертвенного огня. У индейцев есть каменный бог Чак-Мол, пес, ты слышал что-нибудь о Чак-Моле? Так вот: он на своем животе держит жертвенное блюдо. А бог Юм-Чак поливает землю дождем — ну, этого-то ты знаешь, этот и тебя облил; фу, какой мокрый… А еще у них есть Священный колодец — пес, ты представь только: там топили самых красивых. Их разрисовывали, наряжали, лелеяли, а потом кидали туда, с самой последней ступеньки… Сколько баб — ни за что ни про что. Съел? Еще? На, на… Не родись красивой, родись счастливой. Вообще лучше не родись. Я банальна? Дай хоть сегодня побыть, пока не слышит никто. Да он ведь все знает, пес; думаешь, он деревянный? Киваешь? Что, правда, деревянный? Буратино? Так-так. Слушай, я тоже так иногда… Но ты серьезно? Жалко, за пивом тебя не послать. А ведь сходил бы. Уж ты-то точно сходил бы. Чего хвостом виляешь? Только — чур! — ни в кого не оборачивайся, это для сказок. Мы с тобой пиплы современные… Тьфу ты, слушай, пес, ну дальше-то что? Кто-нибудь может мне ответить? Да соленые они, уйди. Может, сходишь все-таки за пивом, нет? Слабо, понимаю. Мне самой слабо.
…А у них, представь, пес, у жрецов-то — ножи, как секиры. Мгновенный удар — и голова падает. Барабаны, свистульки, трубы всякие. Шкуры ягуаров. А на угли бросают священный копаль. Индейцы пьют за победу над бледнолицыми. Почему бледная? Пес, лучше без вопросов. Вообще — не перебивай. Напротив пирамиды — платформа Тигров: там танец. Там жрецы в красных накидках. Под накидками — обсидиановые ножи — да, представь себе, обсидиановые. Жрецы танцуют. До приближения испанцев.
Пес, щас спою, ты не против?
Ну ты-то не вой! Ни хрена в искусстве не смыслишь. Да я тоже. Не переживай. Не только в искусстве. Хороша я, хороша. А, нет, там не так было: «Напилася я пьяна, не дойду я до дома…» А еще — помнишь? «На речке, на дикой, на том бережочке мыла Марусенька белые ножки…» Не вой, мне дай. Слушай, кто-нибудь тебе когда-нибудь пел? Ага, вот и заткнись. «Левая, правая где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна…» И Дельвиг не нравится? Ладно, молчу. И все-таки! Эй, пес, как насчет цели? У меня что- то средств нету. К существованию — вру — есть. К жизни — нет. А может, поискать где? Говорят, надо искать во внутренностях. Двенадцать стульев… И семнадцать веков…
Семнадцать веков назад индейцы начали строить свои города, пес. Это же по-настоящему круто, ты не находишь? Ага. Чичен-Ица — место на северо-востоке, это великая столица. Чья-чья? Майев этих. Там есть пирамида Кукулькана. Вообрази — триста шестьдесят пять ступенек. И тут почти високосность.
