Он опять застонал, открыл глаза и посмотрел на нее.
– Я сейчас, сейчас... – затараторила Пупель. – Я сейчас помогу вам подняться, рукой за меня ухватитесь.
– Пупа, это ты? – спросил Севашко.
Пупель показалось, что он улыбнулся.
– Я, Платон Платонович, – нервно сглотнув слюну, выдохнула Пупель.
Она попыталась приподнять Севашко. Ничего не получилось, он был очень тяжелый.
– Ты пришла?
– Я сейчас «скорую» вызову, – прохрипела Пупель.
Тело Платона пронзила судорога, он, видимо, пытался встать, поднял голову, потянулся. Страх парализовал Пупель. Ей показалось, что на антресолях гуляет ледяной ветер. Раздался удар, это голова Севашко упала на пол. Глаза его были открыты, совершенно другие глаза. Это были игрушечные, страшные глаза, смотрящие на Пупель стеклянным, матовым взглядом. Пупель потрогала пальцем глаз. Ничего не произошло. Только ветер усилился.
Неожиданно Платон встал и взял ее за руку. Его рука была теплая и влажная. Эта рука тащила Пупель вниз в мастерскую.
– Сегодня ученики не придут, потом скажи им, что я умер, ладно?
– Вы же не умерли, Платон Платонович, – со страхом всматриваясь в стеклянные глаза Севашко, пробормотала Пупель.
– Прощай, – спокойно проговорил Севашко и поцеловал ее в губы.
По телу Пупель прошел озноб, ноги ее сделались ватными.
– Вы куда, Платон Платонович?! – завыла она вслед Севашко.
– Пойду, мне надо.
– Не ходите, Платон Платонович, там дождь.
Никого уже не было. Стуча зубами от страха, она выскочила из мастерской. На улице темно.
– Где же Максик?
– Максик не придет, – шепнул Платон Платонович прямо ей в ухо, – он тебя никогда не простит, все кончено, Аминь.
Пупель бежала по улице. Деревья качались и стонали, Пупель казалось, что они хотят зацепить ее своими ветками, а как только это произойдет, ее голова бум на землю и глаза, стеклянные матовые... Вдалеке замаячила какая-то долговязая фигура.
«Господи, это Погост, – мысль-молния промелькнула у Пупельвголове. – Он меня вычислил и сейчас убьет, точно, у него в руке нож». Она побежала обратно в мастерскую. – Я все знаю, – крутилась шарманка, – я спрячусь за рисунками, там, на стене, под кнопку забьюсь, в маленькую дырочку». Шнурок на ботинке у нее развязался, Пупель споткнулась и упала в лужу: «Он сейчас меня убьет!» Темный силуэт приближался. Пупель ворвалась в мастерскую, начала срывать рисунки со стены, дырка от кнопки не находилась.
– Сейчас придут Севашко и Максик из магазина, – бормотала Пупель, залезая под стол и пытаясь прикрыться соскользнувшей скатертью. – А меня уже нет. А я их всех обману, я тоже пошучу с ними, сейчас в окно вылезу и в лес...
Окно не открывалось. Пупель цеплялась ногтями за шпингалет. Ломая ногти и срывая заусеницы на пальцах, она что есть силы рвала оконную раму. Кровь капнула на подоконник. Рама не поддавалась. В отчаянии Пупель навалилась на стекло, осколки полетели вниз, пахнуло осенней сыростью. Пупель выпрыгнула вниз. Боли она не почувствовала. Она лежала на земле в мокрых листьях.
– Хорошо, что я в деревне, тут воздух свежий и листики везде.
«Не-е-е-т, прячься, беги! – вопил внутренний голос. – В деревне очень опасно, в деревне все как мухи мрут, крестьянин помер. Только не сжата полоска одна-а-а-а-а-а-а-а-а!» Обратно в мастерскую, наверх, под кровать и там отлежаться, там не холодно. Она полезла в окно. Зацепилась за подоконник, пытаясь подтянуть ноги и перевалиться внутрь. В это время рука Погоста жестко схватила ее за плечи. И Погост совершенно не своим, а каким-то замаскированным голосом заорал:
– Ты что тут делаешь, мразь, стекла бьешь?!
В глазах у Пупель потемнело. Она ничего не видела, только чудовищный, огромный многоголосый хор пел:
– Грустную думу наводит она, наводит она, она, она, она, она-а-а-а-а...
– Прошурши мне в ухо, как сухой камыш.
– Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш.
Глава 13
Меркурий во многом похож на Луну, опять кратеры!
Марк и Надя сидели в «Кувшинчике». Народу в зале было полно. Просто тьма- тьмущая. Табачный дым сизым облаком окутывал отдыхающих за деревянными обшарпанными столиками. Туда-сюда сновали официантки. Сюда – таская подносы с шашлыками и пивом, туда – груды тарелок с объедками и пустые кружки с осевшей по стенкам пивной пеной. Скрипач уже подключил свою электрическую скрипку и несколько раз поелозил смычком по струнам, издавая визжаще-электрические звуки.
Появился темнобровый упитанно-лоснящийся певец в пиджачке с люрексом. Он кивнул скрипачу. И полилась над «Кувшинчиком» песня про аргонавтов, с длинной-предлинной дорогой.
– Здесь классно, – залопотала Надя, запивая люля-кебаб пивом.
– А Магда эта чего к этому твоему притаскивалась? – Марк никак не успокаивался.
– Хрен ее знает, что-то предлагала, она мне ничего не говорила.
– Это и коню ясно, станет она тебе говорить.
– А тебе-то что?
– Мне, в общем, фиолетово, это тебя касается.
– Каким боком?
– А ты сама подумай.
– Ты о чем?
– О том, Надюша, о насущном.
– Как это?
– Ты что, эту сучару не знаешь?
– Она сказала, по делу.
– И что из этого выходит?
– Что выходит, Марк?
– Ты прямо как детский сад – штаны на лямках.
– Ну, объясни.
– На твое место метит, к бабке не надо ходить.
– Ты думаешь?
– Зная эту энергетику и этот нрав мерзоты.
– Что она тебе сделала?
– Мне ничего, кишка тонка, я о тебе забочусь.
– Она какие-то бумажки притащила, папка на столе лежала.
– А что в папке?
– Откуда я знаю, я же при Симе не могла посмотреть.
При упоминании о Красповице Марка передернуло.
– Пидор гнойный, – прошипел он.
– А я и ни ума. Может, она по поводу интерьеров?
– Тем хуже, эту ебнутую предлагать притащилась, чтобы одним махом.
– Пупель твою?
– Мою? Да ты с дуба, что ли?
