преодолеть ее в 'мире надежд и желаний'. А поскольку надежда у всех одна — надежда на социальное освобождение, то русский человек считает свое субъективное мнение всеобщим и принимает его за объективную истину. Отсюда Нетцель приходит к выводу о специфической природе русского мышления в отличие от европейского — рассудочного[2187]. Своеобразие 'русской мысли' раскрывается Нетцелю в творчестве Достоевского.
Он обобщает:
'Европейская наука плетется позади русского интуитивного познания! В порыве своего непосредственного чувства русский человек переживает откровение бога'.
'Россию, — таков итог, к которому приходит Нетцель, — можно постичь только чувством'[2188].
Другой аспект 'русской' проблемы рассматривает Эмиль Лука (1877-1941), австрийский писатель-эссеист, автор ряда статей о Достоевском и книги 'Достоевский' (1924)[2189]. В статье 'Проблема Раскольникова' (1914) Лука поднимает вопрос о русской этике, основанной на 'чувстве и религии' и противопоставляет ей 'утилитарную позитивистскую мораль' Запада. С точки зрения этой морали, 'преступление и зло' рассматриваются не 'этически' — как проявление свободы воли, а детерминированно — как 'болезнь и ненормальность', которые надлежит устранить. Короче говоря, с преступника снимается 'личная ответственность', он не искупает вину, а лишь изолируется от общества. В этом, по мнению Луки, — нивелирующая сущность буржуазной морали. 'Достоевский же, напротив, — подчеркивает Лука, — решительный сторонник индивидуальной морали, согласно которой добро (любовь) уже само по себе является ценностью, и которое не карает преступника в утилитарных целях <…> а ведет его к очищению'. Поэтому 'русский преступник (в противоположность европейскому) никогда не предается злу целиком…' В интерпретации 'Преступления и наказания' Лука переносит центр тяжести на проблему искупления вины как на главную проблему индивидуальной морали Достоевского. Сам факт преступления критика не интересует.
По его убеждению, не придавал ему значения и Достоевский:
'Едва ли кто до Достоевского в последнем тысячелетии — исключая мастера Экхарта — понимал, как мало значит поступок сам по себе'.
Первостепенную важность Лука придает мотивам преступления, которые ставит в прямую связь с философией Ницше. Но если Ницше не пошел: дальше идеи о праве исключительной личности на исключительную мораль, то Достоевский 'заглянул несравненно глубже', и 'с покоряющей силой своего гения' показал, что 'сам по себе человек — это наивысшая и единственная ценность, что различия между людьми меркнут перед этим грандиозным и уникальным явлением — человек'. Достоевский в своем романе провозглашает мистическую любовь, непостижимую для разума. В этой любви находит умиротворение Раскольников — 'противоречивейший из людей' и тем самым достигает того, что было недоступным Фаусту.
И как бы предвосхищая экзистенциалистскую трактовку Достоевского, Лука заключает:
'Ни одно произведение мировой литературы не ставит столь же великую проблему; даже в 'Фаусте' речь идет только о стремлениях и исканиях человека, но не о человеческом бытии вообще. В Раскольникове же поставлена и разрешена эта последняя проблема — вопрос о смысле и ценности человека'[2190].
В 90-е годы немалой популярностью в Германии пользовались статьи о русской литературе, написанные Лу Андреас-Саломе (1861-1937). Русская по происхождению, Лу Саломе была в 1882-1883 гг. близка к Ницше, некоторые идеи которого она восприняла довольно глубоко. Позже Андреас-Саломе вошла в круг немецких натуралистов и, будучи лично знакома с вождями нового направления, сотрудничала в журналах 'Freie Biihne' и 'Neue deutsche Rundschau'. Писательница привлекла к себе внимание борьбой за духовное освобождение женщины, а также постановкой ряда острых проблем: философских, религиозных и этических.
Свой взгляд на русскую литературу и отдельных ее представителей Андреас-Саломе подробно обосновывает в статьях 'Лев Толстой, наш современник' (1898), 'Русские повести' (1899) и др. Взгляды Андреас-Саломе на русскую литературу были отчасти обусловлены суждениями А. Л. Волынского, идейного руководителя петербургского журнала 'Северный вестник', в котором Андреас-Саломе сотрудничала вплоть до его закрытия (1898).
Отношение Лу Саломе к России и русской литературе была продиктовано ее религиозно- философскими взглядами. Их основной пафос заключен в антихристианской направленности. Полагая, вслед за Ницше, что на рациональном буржуазном Западе 'бог умер', Андреас- Саломе пытается найти его среди других, еще не цивилизованных народов.
Именно такой первобытный народ, предполагает Андреас-Саломе, населяет Россию. По ее мнению, христианство вообще осталось чуждым русскому народу. Отличительными чертами русского народа Андреас-Саломе считает смирение и пассивность. Она с восхищением говорит о самобытном русском характере, в основе которого 'совершенно бесспорно лежат глубоко доверчивая наивность и человеколюбивая пассивность'[2191]. Миф о 'русской душе' получает в этих рассуждениях Андреас-Саломе свое законченное воплощение.
Русские писатели, полагает Андреас-Саломе, никогда, в отличие от западных, не увлекались общественными проблемами. Как либеральный, так и реакционный 'дух общественных усилий' был якобы неизменно чужд их творчеству. Отличительной же их чертой была связь с 'русской душой', которую, по убеждению Андреас-Саломе, и отражают их художественные произведения. Полемизируя с В. Генкелем, который, издавая трехтомный сборник 'Исторические и сатирические повести новейшей русской литературы' [2192], подчеркивал в предисловии, что литература в России всегда была оружием в борьбе за просвещение и образование народа, Андреас-Саломе пишет: 'Писатель <…> стремился найти связь с народной душой и, в каком-то смысле, становился скорее учеником, нежели учителем народным. Так было всегда, начиная с Пушкина'[2193]. Наиболее характерным выразителем 'народной души' среди русских писателей Андреас-Саломе считает Достоевского. По ее мнению, чрезмерное увлечение идеями вредит художественному творчеству, глубоко иррациональному по своей сути. Достоевский, с ее точки зрения, был лишен этого недостатка[2194].
В 1897 г. в Мюнхене на квартире романиста Якоба Вассермана Андреас-Саломе знакомится с начинающим лириком Райнером Мария Рильке. Этому знакомству суждено было сыграть исключительную роль в биографии поэта. Уже до этого Вассерман обратил внимание Рильке на русских писателей. Широко известны слова Рильке, приведенные Г. Хеллером в его 'Книгах о действительности'[2195].
Вспоминая авторов, рекомендованных ему в свое время Вассерманом, Рильке говорит:
'Мне кажется, он указал мне тогда на Тургенева и Достоевского. Последний оказался для меня впоследствии очень важен…'[2196]
Под влиянием Андреас-Саломе интерес Рильке к России, вполне естественный для той эпохи, перерастает в сильнейшее увлечение. Андреас-Саломе заражает Рильке как своим энтузиазмом в отношении России, так и своими суждениями о ней. Готовясь к предстоящей поездке в Россию, оба занимаются русским языком, читают русских авторов. Несомненно, в числе этих авторов был и Достоевский, ибо в своих воспоминаниях Андреас-Саломе указывает, что еще до их первой поездки в Россию именно 'Достоевский открыл Райнеру глубины русских душ'[2197].
Поездка в Россию, предпринятая Рильке в мае-июне 1899 г. совместно с Андреас-Саломе и ее мужем, известным ориенталистом К. Ф. Андреасом, потрясла поэта. Склонный к преувеличениям и фантазиям,
