Не хвастайся, что убивал врага, — Ты убивал обманутого брата. Ты сам не раз обманывался, сам К пьянящему прикладывался зелью, Ты падал, чтоб подняться к небесам, Ты поднимался, чтоб упасть на землю. А на земле такая коловерть, А на земле такая завируха! Своей косой размахивает смерть, Все сенокосит алчная старуха. Подкошенная падает трава, Повсюду кровенеет земляника, И васильков земная синева От галочьего замирает крика. А тут еще и ворон леденит, Гортанным криком холодит гвоздику. Забытый холмик между двух ракит Тревожит полуночную дроздиху. Навеки неизбывна, дорога, Печалит душу всякая утрата. Не хвастайся, что убивал врага, — Ты убивал обманутого брата. Федор Сухов.
6 февраля 1988 г.,
с. Красный Оселок'.
Нет, это писал не пацифист, — подумалось мне, когда я прочитал стихотворение. — Это написано русским православным человеком, похожим на Платона Каратаева. Но не пацифистом в европейском смысле слова. Я окончательно понял это, когда много позже прочитал размышления философа Николая Бердяева о природе войны:
'Война лишь выявила и проецировала на материальном плане наши старые насилия и убийства, нашу ненависть и вражду. В глубинах жизни есть темный иррациональный источник. Из него рождаются глубочайшие трагические противоречия. И человечество, не просветившее в себе божественным светом этой темной древней стихии, неизбежно проходит через крестный ужас войны. В войне есть имманентное искупление древней вины. В отвлеченных желаниях пацифизма избежать войны, оставляя человечество в прежнем состоянии, есть что-то дурное. Это желание сбросить с себя ответственность'.
Солдат Федор Сухов сбрасывать с себя ответственность не желал.
'Дорогой Станислав!
По всей вероятности, ты получил копию моего письма в редакцию 'Литературной России', письмо получилось пространным. Иначе нельзя, после истерики 'Знамени ' надо что-то сказать. Не могу судить, как у меня получилось, но я всей сутью стою на твоей стороне, больше того, ты затронул такую тему, которая в наше время приобретает первостепенное значение.
Я понимаю поднятую истерику, но ведь нельзя отдавать на откуп священные страницы истории нашего Российского государства людям, которые бредили всемирной революцией в угоду всемирному сионизму. Все эти эренбурги, симоновы, полевые, все они — преступники, ты знаешь стихотворение Симонова 'Убей его', а 'Гренада ' Светлова:
Я хату покинул, Пошел воевать, Чтоб землю в Гренаде Крестьянам отдать. Впрочем, мы-то знаем, как они воевали. На передовой их не было. На передовой не был и Слуцкий, он расстреливал тех славян и елдашей, которые везли всю тяжесть войны.
Боюсь, что мое письмо не напечатают, возможно, ты
что-то сможешь сделать. Это нужно всем нам, и не столько
нам, сколько нашим детям и внукам.
Федор Сухов.
17 февраля 1988 г., с. Кр. Оселок'.
Погорячился Федор, называя 'преступниками' Эренбурга, Толстого, Симонова. И по отношению к Слуцкому Сухов был несправедлив. Слуцкий — не расстреливал, будучи военным юристом, он скорее всего лишь выносил приговоры. Но я помню, как это письмо укрепило меня в месяцы оголтелой травли со стороны 'романтиков-ифлийцев' и их младших братьев. Сам Федор Сухов, русский человек, командир противотанковой батареи, прошедший всю войну, понял и поддержал меня! Уж его-то военный опыт был не меньше, нежели опыт всех военных юристов, всех корреспондентов фронтовых газет, всех политруков, всех межировых, слуцких, Лазаревых и т. д. На должности командира противотанковой батареи люди оставались живыми не более двух-трех месяцев… А он всю войну прошел. Письмо Сухова в мою защиту трусливый редактор 'Литературной России' Михаил Колосов не напечатал…
'Дорогой Станислав!
Редактор 'ЛР' возвратил мне письмо. Доводы его мне кажутся неубедительными. Уверен — непоколебимо — в твоей правоте, хотел написать об этом личное послание М. Колосову, но надо выступить где-то печатно, ты знаешь: у меня нет связей с печатными органами, возможно, ты (или кто-то из близких тебе людей) что-нибудь предпримете. Для этого посылаю первый экземпляр письма, который мне вернули.
Всего тебе доброго.
Федор С.
А М. Колосову я все же напишу…'
На оборотной стороне письма от руки написан неоконченный ответ М. Колосову:
'Уважаемый Михаил Макарович!
Получил возвращенное Вами письмо. Не так часто я утруждаю редакторов тех или иных изданий своими письмами, не было такого случая, чтоб я принимал участие в каком-то споре, в какой-то полемике. Провинциал, пятая спица в колеснице, но так случилось — не удержался, возмутился печатными выступлениями против Станислава Куняева Е. Евтушенко, Ю. Друниной, Л. Лазарева, Туркова. Дошло до
