не как священник, а как человек. Вы верите, что человечество способно обратиться к добру?
Священник долго молчал, поглаживая седеющую бороду, потом грустно покачал головой:
— Нет, все человечество не сможет. Но оно будет пытаться это сделать. Искра, данная нам Спасителем, не превратится в охватывающий всех огонь, но и не угаснет. Люди будут пытаться. У кого-то это получится, а чьих-то усилий над собой окажется недостаточно. Но попытка изменить себя уже немало значит. Для человека это даже много. И если это получится у одного из десяти, то этот «один» стоит того, чтоб за него бороться. Это моё мнение как человека. А как священнослужитель я могу ответить вам, что…
— Не надо, — сказал я. — Не надо как «священнослужитель». Я не люблю религии во всех их проявлениях. Вы знаете — почему. Хотите, я открою вам маленький секрет? Ваши проповеди страшней для моего дела тысячи ваших обрядов.
— Так ведь и мы служим и живем не для вас, а во славу Его.
— Тоже верно… И на этом хватит. Может быть, я ещё приду к вам с расспросами. У меня их много. Только получив ответ на каждый из своих вопросов, я смогу получить ответ на тот, единственный, который меня интересует больше всего…
— Не надо, — попросил он. — Я ещё не настолько силен духом, чтоб говорить с вами.
— А что такого особенного для этого требуется? Надо же быть такими запуганными… Ну а если мне это очень важно? Если я очень нуждаюсь в этом?
— Тогда приходите.
Я невольно расхохотался.
— Не принимайте мои слова всерьёз — я шучу… Не хватало мне ещё жалости и наставлений. Нет, вы мне определенно нравитесь. Вы оригинальны. Обычно от меня прячутся под кровать… Хотя, в отличие от людей, я никого и никогда не убивал… Разумеется, из тех, кто этого не заслуживает. Так чего же бояться невинным? Ладно… Возьмите, — я достал из кармана толстую пачку стодолларовых купюр и протянул священнику. — Возьмите для своего храма. Вы ведь уже не первый год не можете закончить ремонт…
Он даже отступил на несколько шагов и спрятал руки за спину.
— Уберите… Пожалуйста, уберите эти деньги. Если вам искренне нужна помощь или ответы на мучающие вас вопросы, я… Я попытаюсь. Если вам это действительно нужно… Все, что происходит, — происходит не просто так… А деньги уберите.
— Как знаете, — согласился я, убирая деньги в карман. — Хотя и это — глупость, смею вас уверить. Опасны не деньги, а отношение к ним.
Я поднялся и пошел к выходу. Когда я был уже на пороге, священник всё же не выдержал и окликнул меня:
— Подождите… Скажите мне… Скажите: здесь, на земле, вы имеете власть над людьми?
— Нет, — со злорадным удовольствием ответил я на этот вопрос. — Я владею всем вещественным, а своей душой и телом распоряжаетесь исключительно вы сами. И меняете своё — на моё!
— Нет, вы не так поняли меня…
— Да понял я вас, понял… Как вы думаете, что я сделал бы со всеми вами, будь у меня на это хоть один шанс?! С вами, убивающими и предающими, неверящими и грешащими, слабыми и омерзительными?! И вопрос, на который я хочу найти ответ, звучит так: почему, видя вас и дела ваши, понимая все и страдая с каждым из вас, Создатель не уничтожит вас, стерев с лица земли и воссоздав заново? Почему Он не разрешает мне этого? Почему?! Знаете вы ответ?
Священник отрицательно покачал головой:
— Никто не может ответить за Него.
— Хорошо, что ты не сказал про любовь, — зло бросил я. — Потому что это тот единственный ответ, принять который я не могу. Любовь… За что вас любить?! Как можно любить вас?! Это кем же надо быть, чтобы вас любить?!
Я зябко передернул плечами и вышел из храма. Ночь уже опустилась на город, укрывая мраком тысячи набирающих силу теней. Я плотнее запахнул плащ, прячась от холодного петербургского ветра, и бесцельно побрел дальше, прислушиваясь к шуму машин и дребезжанию людских голосов. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вышел на берег Невы, остановившись напротив хранящего свою зловещую тайну сфинкса. Решив передохнуть на ступенях лестницы в тишине и одиночестве, я направился было вниз, но тут же остановился.
В едва различимом полумраке, возле самой кромки закованных в гранит струй реки, стояла высокая, стройная фигура с длинными, распущенными по плечам волосами.
«Ноги, ноги, ноги… голова, — перечислил я увиденное. — Что ж, по крайней мере и эту ночь я проведу не один. Не могу сказать, что секс — панацея от одиночества, но всё же какая-никакая иллюзия создастся. Или оставить её в покое?.. Сказать по правде, надоели они мне за последние пять тысяч лет. Одинаковые все какие-то, словно из-под ксерокса. По самой стандартной схеме за четыре часа можно дотащить до постели… Если эта дорога ведет через ресторан, то за три часа. А уж если через магазин меховых изделий, то… прямо там… о-хо-хо… Или всё же познакомиться? Все же такая фигура, такие ноги!.. Но у «таких ног» обычно «такое лицо», что… Окликну, она повернется, и у меня инфаркт. Помню, тогда, в Сараево, после трехдневной пьянки, проснулся утром, увидел на соседней подушке свою «спутницу ночи» и заикался потом лет восемьдесят. Вино и женщины совместимы только в противоположных пропорциях: чем больше вина, тем меньше женщин, чем больше женщин, тем… Или всё же познакомиться? За спрос денег не берут…»
— Что скажешь? — спросил я сфинкса.
— А сам как думаешь? — глубокомысленно отозвался он.
— Я думаю, что дипломаты произошли не от обезьяны и не от Адама, а от тебя… Что за манера такая: отвечать вопросом на вопрос?
— Полагаешь, это плохо? — озадаченно спросило чудовище.
— Да чтоб ты окаменел! — искренне пожелал я и окликнул девушку: — Бабушка, Лев Николаевич просил передать, чтоб вы его не ждали, он не сможет приехать.
— Какой Лев Николаевич? — удивилась девушка, поворачиваясь ко мне. — Это вы мне говорите?
— Конечно, вам. Лев Николаевич Тол…
Я замер на полуслове, забыв закрыть рот. Сорвавшаяся с неба звезда осветила мне её лицо, отразилась в огромных, ярко-зеленых глазах, затерявшихся под гущей пушистых ресниц, скользнула бликом по нежному бархату кожи, сверкнув на пурпуре чувственных губ, и скрылась в манящем вырезе белой блузки.
— Оу-у, — с трудом сказал я.
— Не понимаю, — призналась она, ожидающе глядя на меня.
— Ага, — кивнул я, — ага…
Она пожала плечами и отвернулась. Я наконец про глотил поднявшийся к горлу желудок и робко реабилитировался:
— Вообще-то, обычно я остроумный… Честно…
Не оборачиваясь, она отрешенно кивнула, явно потеряв ко мне всякий интерес. Но вот теперь я совсем не был намерен сдаваться.
— Девушка, угадайте с трёх раз: как вас зовут?
Мои слова растворились в её молчании. Благоприятный момент был упущен. Не долго думая, я спрыгнул с гранита в волны и по колено в ледяной воде приблизился к ней с другой стороны:
— Если вы не назовете правильный ответ, я утоплюсь, — пообещал я.
— Выйдите на берег, — попросила она. — Вы простудитесь.
— И вы мне ответите?
— Ответить я вам могу, но что это даст?
— О, это может дать очень многое. Имя может открыть больше, чем сотни дней, прожитых вместе… Послушайте, здесь какая-то совершенно отвратительная тина. Я никогда не думал, что на дне этой реки столько помоев… Неужели вас устраивает перспектива, чтоб я утонул в отходах возле самых ваших ног, в то время как одно слово может спасти мне жизнь?
— Надежда. Меня зовут — Надежда… Теперь вы вылезете?
