за крысой из-за помойных баков кошку. — Неосмотрителен вдвойне.
— Мне показалось, что он пытался ударить тебя ножом. В свете фонарей что-то так страшно блеснуло… С тобой точно все в порядке?
— Уж это я почувствовал бы, — улыбнулся я. — Неужели ты думаешь…
В этот момент подкравшаяся на достаточное расстояние кошка прыгнула. Пронзительный предсмертный крик резанул уши, и я поморщился.
— Что это? — удивилась Надя, вглядываясь в сумерки. — Мне показалось… Ой, крыса!
Она испуганно прижалась ко мне, словно ища защиты. Щекой я ощутил шелк её волос и едва сдержался, чтобы не прижать её к себе со всей силой.
— Это всего лишь крысенок, — шепнул я, успокаивающе гладя её плечо. — Один маленький, глупый крысенок… Ты боишься мышей? Никогда бы не подумал…
— Я страшная трусиха, — призналась она. — Я очень боюсь мышей, пауков, змей…
— А бросилась мне на помощь… Хотя эти подонки могли представлять для тебя куда большую опасность, чем парочка гнилозубых крыс.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — улыбнулась она. — Будем прощаться вторично?.. Что это?.. О, нет!..
Она в ужасе уставилась на свою ладонь. Проследив за её взглядом, я досадливо покачал головой — я забыл уничтожить следы крови на своей куртке, и теперь на её пальцах виднелись тёмно-красные пятна.
— Это же… Ты ранен?! — с тревогой спросила она. — Они тебя ранили?! Почему ты ничего не сказал?!
— Царапина, — пренебрежительно отмахнулся я. — Если б и было что серьёзное, я бы позаботился о себе, будь уверена. А это… Это даже не стоит внимания.
— Вот что… Нечего разыгрывать из себя героя. У тебя может быть заражение крови. Рану нужно срочно дезинфицировать и перевязать. К тому же она может оказаться куда опасней, чем ты думаешь. Слишком много крови… Поднимемся ко мне, там я тебя осмотрю.
— Мне уже хуже, — с улыбкой пожаловался я. — Мне настолько плохо, что, едва добравшись до твоей квартиры, я ослабну настолько, что до утра никуда не смогу уйти…
— Будем надеяться, что это царапина, — утешила она, увлекая меня за собой в подъезд…
— И правда, ничего страшного, — с облегчением сказала она, обрабатывая ранку йодом. — Не шипи так… Всего лишь царапина, а эмоций столько, словно это сквозная рана… Ты занимаешься атлетикой?
— Да, когда-то занимался… Очень давно, — подтвердил я, вспоминая Элладу. — В последнее время я предпочитаю заниматься техникой. Время диктует свои правила… Теперь-то я могу рассчитывать на чашку чая? Или на это твоя забота о раненом уже не распространяется?
— Ты совершенно беспринципный тип, — сообщила она. — К тому же шантажист. Ты бравируешь этой царапиной, вымогая у меня внимание к тебе. Откуда у тебя столько шрамов?
— Иногда я давал людям шанс выразить своё отношение ко мне.
— Надень рубашку. Или ты собираешься пить чай полуголым?.. Какой ужас! Свитер, рубашка, куртка — все в крови! Ты посиди пока здесь, а я поставлю чайник и быстренько все это простирну. А потом заштопаю.
— Спасибо, Надя, но насчёт чая я передумал, — сказал я, забирая у неё одежду. — Я поеду домой и все это сделаю сам. Время позднее, завтра тебе на работу, и ты рискуешь не выспаться. Я чувствую себя прекрасно, так что доберусь до дома без приключений. Я ведь страшный эгоист, могу сидеть у тебя всю ночь напролет, пить чай и смотреть на тебя… Но я пойду. Я только что понял, что, оказывается, я — достаточно слабохарактерный. Боюсь опять все испортить. Мне все время ужасно хочется обнять тебя и поцеловать… И я боюсь, что ты рассердишься. Я не хочу рисковать, а это слишком большое искушение для меня… Отдыхай, из-за меня у тебя и так был достаточно тяжелый день.
Она растерянно смотрела, как я одеваюсь и иду к выходу.
— Я буду смотреть в окно, — сказала она. — Они могут вернуться и…
— Могут, — согласился я. — Но самый страшный вред, который они способны мне причинить, — это изгрызть покрышки моей машины… Не обращай внимания, это окончание одной шутки, понятной лишь посвященным… Мы ещё увидимся.
— Подожди… Может быть, это не очень вписывается в правила «хорошего тона», но… Чем ты занимаешься в эту субботу?
— Исполняю любые твои желания.
— Меня пригласили на встречу школьных друзей. Нечто вроде выпускного бала с танцами, праздничным столом… Многие придут парами, и я подумала…
— Это очень хорошая мысль, — одобрил я. — Я обожаю балы. Я вообще обожаю все, что связано с тобой. Балы, институты, зонтики, цветы, бандитов, женщин… Нет, женщин я, пожалуй, все-таки не люблю.
— Вот как? — прищурилась она. — А я — не женщина?
— Нет, — твердо ответил я. — Ты, это… Ты — это ты. Тебя нельзя ни с чем сравнивать и нельзя конкретизировать. Я впервые понял глубину слова «ненаглядная». Это та, на которую «не наглядеться». Так вот, ты — ненаглядная. И еще…
— Иди, говорун, — она легонько подтолкнула меня к выходу. — Уходя, не оглядываются, а ты уже целый стих сложил, стоя на самом пороге…
И прежде чем я успел что-то понять, коснулась губами моей щеки. Когда звездочки закончили свой хоровод перед моими глазами и головокружение оставило меня, дверь её квартиры уже закрылась. Я повернулся и, словно во сне, побрел прочь…
Дома я упал в глубокое, мягкое кресло, забросил ноги на журнальный столик и расслабленно вздохнул. Отражение долго рассматривало моё лицо из Зазеркалья, а потом спросило:
— Если я скажу, что у тебя лицо деревенского идиота, нашедшего на дороге красивую пуговицу, ты опять будешь меня мучить?
— Что? — очнулся я от грез.
— Я сказал, что ты прекрасно выглядишь… Только вот эти дырочки в одежде, на твоей груди, говорят мне о том, что сегодня кто-то умер.
— Ты не поверишь, но я чувствую себя счастливым. За много лет я впервые вспомнил, что это такое…
— Каждый развлекается, как может, — пожал плечами он. — А что, ты изобрел какой-то новый способ убийства?
— Я не про это, — поморщился я. — Я о девушке.
— У тебя все получилось? — расплылось в улыбке отражение.
— Нет, — счастливо признался я. — Ни черта у меня не получилось. Сперва меня выгнали, а потом… потом я сам ушел.
Улыбка исчезла с лица отражения, и он надолго задумался. Минут тридцать он шевелил губами и крутил в воздухе пальцами, а потом робко уточнил:
— Что-нибудь из области мазохизма?
— Ну-у… Можно сказать и так.
— Уф-ф! — с облегчением вздохнуло отражение. — А я уж было испугался, что ты влюбился…
Я посмотрел в зеркало с таким выражением, что он схватился руками за голову:
— О, нет! Только не это! Скажи мне, что то, о чем я подумал, — неправда…
— Дай мне лучше хорошего вина и томик стихов. Что-нибудь, чем можно насладиться. Гете, Есенина или Тагора…
— Повелитель, — сказало отражение, протягивая мне на подносе требуемое. — Ты можешь меня растерзать, но я должен напомнить… Она — человек. Живой и смертный. Люди стареют, повелитель. Стареют, болеют, предают, обманывают… В общем, занимаются всем, что свойственно людям…
— И поставь музыку, — добавил я. — Что-нибудь нежное, уносящее… А если ещё раз откроешь рот, я тебя в кривом зеркале припечатаю, — не меняя интонации, предупредил я. — Это будет весело, но ты
