— Двадцать на тридцать футов — вот что я вам посоветую. И большой камин.
— Зачем?
— Я ведь могу снова к вам попроситься. И с приятелем.
Рольф внимательно на него посмотрел. Да, конечно… Но без упряжки волов или лошадей строить из таких больших брёвен было им не под силу. А потому пришлось ограничиться хижиной площадью двадцать на пятнадцать футов, причём двадцатифутовые бревна были очень тонкими, почти жердями. Ван Кортленд деятельно помогал в сооружении двух берёзовых рам для кроватей и постелей из бальзамической пихты. Пол по его настоянию украсили коврики из липового лыка.
Перестав питаться материнскими снадобьями, молодой адвокат вскоре заметно воспрял духом и теперь старался принимать участие во всех их заботах. Но Куонебу он по-прежнему не нравился. Злополучная попытка разжечь костёр из зелёных веток и многие другие такие же промахи сделали его в глазах индейца недостойным внимания. Правда, научившись добывать огонь трением, он чуть-чуть возвысился во мнении Куонеба, но затем изо дня в день начал опускаться, после чего произошло событие, которое и вовсе низвергло его в пропасть позора.
Как Ван Кортленд ни старался, ему не удавалось добыть ни единого оленя. Это портило ему настроение, и он начинал злиться на Куонеба, который никак внешне своего презрения не выражал, а только всячески избегал молодого адвоката или словно его не видел. И Ван Кортленд убеждал себя, что у него, конечно, всё получилось бы отлично, если бы Куонеб того-то не упустил, о том-то позаботился, а это сделал вовремя.
Ища выхода, Рольф спросил Куонеба, когда они остались одни:
— А нельзя как-нибудь подставить оленя под его выстрел?
— Хм! — был выразительный ответ.
— Мне говорили про фокус с факелом. Ты мог бы его устроить?
— Ак!
На том и порешили.
Куонеб сколотил ящик и насыпал в него песку. С трёх сторон он поставил заслонку из коры, восемнадцати дюймов высотой, а посередине вкопал факел из сосновых сучков с «запалом» из тонко нарезанной бересты. Обычно ящик ставится на носу каноэ, и зажигает его сам охотник, выбрав подходящую минуту. Но Куонеб решил, что Ван даже с такой обязанностью не справится, и установил этот первобытный прожектор на заднюю скамью перед собой, слегка отвернув низкую стенку от носа.
Охотятся с факелом так: каноэ в ночной темноте плывёт вдоль озёрного берега там, куда олени приходят напиться или пощипать сочные листья кувшинок. Едва по звуку удаётся обнаружить оленя, как каноэ бесшумно скользит туда, факел вспыхивает, олень поднимает голову и с недоумением рассматривает это непонятно откуда взявшееся солнце. Туловище его практически не освещается, но глаза, отражая блеск огня, светятся, как два фонаря. И охотник выпускает заряд оленьей дроби. Это самый лёгкий и самый неспортивный способ охоты. Он давно уже объявлен незаконным, тем более что жертвами чаще становятся оленята и самки.
Но в те времена он ещё был в ходу, а главное, Рольф не видел иного средства тактично вернуть Ван Кортленду его самоуважение.
И вот они отправились на ночную охоту. Ван вооружился двустволкой, а к поясу прицепил огромный, богато украшенный охотничий нож — эмблему истинного жителя лесов… или дурака, это уже зависело от того, на чью точку зрения стать — самого Вана или Куонеба. Рольф остался в хижине.
Отплыли они, когда сгустились сумерки, к восточному берегу, так как дул лёгкий восточный ветер и нельзя было допустить, чтобы олени их учуяли.
Пока они бесшумно пересекали озеро, зоркий взгляд проводника обнаружил, что поднятую ветром рябь рассекает ширящийся клин, — видимо, там плыл какой-то крупный зверь, возможно, что и олень. Отлично! Куонеб заработал веслом энергичнее, каноэ полетело стрелой по водяному следу, и через три- четыре минуты они увидели крупное тёмное существо, которое напрягало все силы, чтобы уйти от надвигающегося каноэ. Туловище его было почти скрыто водой, а голову не увенчивали рога. Непонятный зверь! Ван не спускал с него глаз, судорожно сжимая двустволку, но тут каноэ нагнало пловца, он исчез под носом, а секунду спустя перевалился через борт и оказался на редкость крупным, совершенно чёрным пеканом!
— Ножом! — крикнул Куонеб, вне себя от ужаса, что Ван выпалит и продырявит каноэ.
Пекан, шипя и ворча, как медведь, ринулся на молодого адвоката.
Ван схватил нож и вступил в бой, но что это был за бой! Отбиваясь от свирепого противника, он снова и снова бил его длинным лезвием. Только пекан был словно выкован из железа. Нож вновь и вновь соскальзывал с его тела, не причиняя ему ни малейшего вреда, или упирался в мех, а свирепый быстрый зверь тем временем, извиваясь, прыгая, кусаясь и царапаясь, успел нанести человеку несколько чувствительных ран. Нож бил и бил, но всё без толку, и пекан словно всё больше наливался силой и злобой. Он вцепился в ногу Вана чуть ниже колена и, рыча, повис на ней, как бульдог. Ван ухватил его обеими руками за шею и начал душить. Пекан разжал челюсти и отпрыгнул, намереваясь возобновить нападение, но тут Куонеб, воспользовавшись тем, что противники на миг разъединились, обрушил на нос пекана лопасть весла. Пекан перекувырнулся через голову, Ван, не разобрав, что произошло, рванулся в сторону, подальше от его челюстей, каноэ перевернулось, и все трое очутились в воде.
К счастью, каноэ тем временем снесло к западному берегу, где вода доставала Вану только по шею, и он побрёл к пляжу, буксируя за хвост мёртвого пекана, а Куонеб плыл, держась за весло, и тянул за собой каноэ.
На берегу Куонеб нашёл палку и воткнул её в песок, чтобы вернуться утром за ружьями. После чего оба молча забрались в каноэ и поплыли назад.
Утром благодаря палке они точно определили место катастрофы и извлекли со дна двустволку Вана, а затем и его замечательный нож. К общему изумлению, выяснилось, что всё время, пока Ван бил и колол, лезвие покоилось в своих роскошных круглых ножнах из толстой кожи, украшенных медными бляхами.
61. Рольф кое-чему учится у Вана
Человеку самому себя защищать — это как лекарю в горячке себе микстуру составлять.
В каноэ или в лесах Рольф постоянно ощущал своё превосходство над Ван Кортлендом, но зато уступал ему первенство в долгих разговорах у костра или в новой хижине Вана, куда Куонеб заглядывал редко.
Наиболее любопытны были его рассказы о Древней Греции и современном Олбени. Ван Кортленд отдал немало сил и времени изучению древнегреческого языка, а потому, заметив неподдельный интерес Рольфа, увлечённо рассказывал ему о древних Афинах и содержание «Илиады», нередко принимаясь декламировать звучные гомеровские стихи. С некоторым удивлением Рольф, не понимавший ни слова, обнаружил, что слушает как заворожённый. Потом он объяснял:
— Что-то есть в них настоящее. Так и слышишь, что вот люди идут в битву и творятся какие-то великие дела.
Олбени и местная политика также давали пищу для размышлений, а особенно жизнь в губернаторской резиденции с её противоборствующими партиями и вечными интригами, как политическими, так и светскими. Рольфу всё это представлялось ужасно смешным и нелепым. Возможно, потому, что Ван Кортленд нарочно многое выставлял в забавном свете. Рольф же вслух недоумевал, как могут взрослые и вроде бы разумные люди тратить время на такие вздорные пустяки и детские игры, какими он считал светские условности. Ван Кортленд улыбался его словам, но долгое время ничего не возражал.
В тот день, когда хижина Вана была закончена, её новоиспечённый владелец, подходя к дверям
