то большим. Особой неотмирностью. Писатель должен быть чудаковатым и, возможно даже, придурковатым в стиле «Гениальности и помешательства» Чезаре Ломброзо. Но зачем посюстороннему и прагматичному человеку весь этот головняк? Хоть он живёт и не в режиме братков-быков, но ему нужны реальные цели и понимание конкретного их выполнения. А что будет, если он начнёт в себе «чёрную обезьяну» высматривать? Всё дело насмарку. Нет уж, тут лучше к психоаналитику сходить, надёжней и под контролем, а то вместо задач и целей подхватишь традиционную отечественную сорокоградусную лихоманку…
Вот и получается: или-или. Или строишь себя и делаешь карьеру, или литературно рефлектируешь. Вот и получается, что чтение нецелесообразно, в том числе своей времяёмкостью и нерентабельностью. Читать неинтересно — потому как я сам много видел; это удел других — я живу в реальной плоскости; удел других — тех, которые мне перескажут. Перескажут — сделают краткое изложение, снимут фильм, изложат доступным языком и покажут в ток-шоу по ТВ, сделают пресс-релиз — то есть визуализируют, переведут на доступный мне язык образов-клипов, сделают более конкурентоспособным.
Вот и получаются, что «чтецы», если они не закопались в своей личной норе, — это не высшая и не низшая каста. Они воспринимаются как обслуга, которая, переваривая текст, какую-либо информацию в удобоваримом виде поставляет наверх и пытается восполнить аппетит в зрелищах для низа. Об этой новой системе координат высказался прозаик Сергей Самсонов в своём романе «Аномалия Камлаева»: «слуги и господа поменялись местами и в которой сочинитель музыки или стихов никогда не сравняется по известности и доходам с парикмахером, портным или цирюльником»…
Вот и в рассуждениях Захара Прилепина начитанность «чикагских мальчиков» где-то в прошлом. Конечно, они подвинут роботизированных чиновников, но не за счёт того, что читают активно в настоящем, а потому как имеют хорошую базу, отличное образование, как сорбонское у Пол Пота. Обладали любознательностью, которая поощрялась: полетит ли муха, если оторвать одно крыло, а два? У меня тоже есть такой школьный друг: начитанный, эрудированный, много знающий наизусть, сейчас же, мягко говоря, экстремальный товарищ, выжимающий жизнь, как губку, в поисках адреналина…
И это ещё надвое сказано, надо ли допускать человека с книжкой под мышкой до власти или поэта. Это только в идеальном «Государстве» Платона такое вырисовывалось, а в реальном воплощении на Сиракузах всё это вылилось в тиранию.
Вот поэтому я не очень верю «честным людям» из списка Форбс, которых знает Прилепин. Для них умение отличать Томаса от Генриха Манна — это антикварный комод или древняя скрипка, которая не играет, но является частью имиджа. Яйцо Фаберже, короче. Стал бы банкир Авен читать роман «Санькя», если бы не хотел самолично изведать идейного антагониста, а желал бы только насладиться художественным произведением?.. Поэтому доверяю словам Прохорова. Он не рисуется, ему это просто неинтересно, ему интересно в реале, где ему катит и фартит.
Банально, чтобы читали, должна быть среда, питательная почва для этого. Чтение хоть и уединённое занятие, но в это же время должно быть ощущение общности, дискуссионно заряженного поля. Это особое чудесное таинство, к которому ты прикасаешься, получая тайноведение. Ты не в блог автора зашёл, где после прочтения опуса чиркнешь строку одинокого комментария. В процессе чтения человек социализируется, и при этом чтение даёт ему индивидуальный социальный лифт. С чтения церковнославянских текстов, с знакомства со старообрядчеством Ломоносов начинает свой поход. Заряженность, контуженность мощной культурой двинула им.
Есть ли такая среда сейчас? Преодолевает ли человек ощущение одиночества, открывая книгу? В состоянии ли она поменять ему жизнь или лишь только скользит по поверхности, соблазняя интересом и имитируя оргазм? Не связан ли кризис чтения с отсутствием в обществе идей, о чём говорит Сергей Шаргунов, ведь все наши идеи легко раскрываются в формате ток-, а потом легко переплывают в реалити- шоу… Не связано ли это с тем, что истончаются надежды, а настроения становятся всё более апокалиптичными? У самих литераторов в том числе. Вот и писатель Олег Павлов в недавнем интервью в газете «Завтра» сказал, что «судьба русской литературы — это безвестность». Быть может, наша литература сама кодирует себя на это и не смотрит за флажки своей резервации?..
Сам же я в своём литмиссионерстве понял, что не надо дарить журналы, всовывать почитать книги. Следует создавать среду, диалоговое поле, чтобы вне её человек чувствовал себя одиноким, изгоем, возможно, даже в чём-то ущербным. Тогда он сам придёт: «Дай Прилепина почитать и Садулаева тоже. Ещё много о «Елтышевых» Сенчина слышал. Вы все спорите, а я чувствую себя идиотом…» Потому как нет никаких каст, а есть инерционное кастенеющее общество без надежды, без лифтов, без радости чтения. Есть инерционные резервационные писатели, которые считают, что всё их дело — это поставить фамилию на обложку. Чем они отличаются от той братии, что занимается лишь самоудовлетворением и читает только себя?
Теперь последняя банальность: писатель должен пасти, создавать и заряжать среду. И тогда простые холмогорские парни, бросив всё, начнут совершать безрассудные поступки, создавать новый мир. Тогда не будет басен о кастах, а писателя не будут норовить водрузить на табурет, чтобы стих прочитал.
Поминки по филологии?
Один из недавних номеров «Литературной газеты» вышел с передовицей, в которой звучит вопль отчаяния: «Уходит последний бастион — литература. Мы проиграли. У нас больше нет образования. Его заменил «рынок образовательных услуг».
«Литературка» в последнее время вообще стала много внимания уделять проблеме того, что литература сейчас даже в школе загоняется в резервацию чуть ли не факультативного предмета: «Образованные и высоконравственные граждане стране, вероятно, больше не нужны. Вместо сочинений шестиклассников в некоторых школах дальновидные педагоги начали учить писать заявления. Покорнейше прошу, барин, позволить мне дышать. Действительно, к чему в таком «гражданском» обществе умение участвовать в дискуссиях, находить аргументы и доказывать свою точку зрения? Не принимается ничего, что могло бы возродить духовность». Но все призывы, все обращения разбиваются о глухоту министерства образования и соответственно доктора физико-математических наук Андрея Фурсенко.
Так и хочется воскликнуть: неужели чиновники не видят очевидного, неужто там засели исключительно вредители и вражьи диверсанты?.. Или эти люди имеют четкую уверенность, и при том подтвержденную, в своей правоте?
Конечно, можно много пенять на реалии наших дней, на политику государства в отношении предметов гуманитарного цикла, на профнепригодность министерства образования. Но во всей существующей ситуации немалая вина и научной общественности, которая давно стала самозамкнутой, как голова страуса в песке. Эта общественность все больше превращается в инерционную среду, в сидящих на окладе скучных людей, по принуждению стоящих у филологического станка, из которых по преимуществу полностью выхолощен дух творчества.
Как-то мне в руки попали ученые записки Северодвинского филиала ПГУ им. М.В Ломоносова «Res philologica» (Res philologica: Ученые записки. Вып. 4 / Отв. ред., сост. Э.Я. Фесенко. — Архангельск: Поморский университет, 2004). Удивительно, хотя и симптоматично, что от сборника научных работ, буквально веет ветхостью и вторичностью разрабатываемых вопросов. Подобный труд мог появиться и 10, и 20, и 30 лет назад и от этого, поверьте, в науке совершенно ничего не изменилось. Брат-близнец, один из ряда других, так называемых научных сборников, цель которых сводится к одному — пополнение обязательно требуемого списка публикаций ученых, то есть формальная по сути вещь.
Приводить примеры, мягко говоря, научной несостоятельности можно бесконечно. Вступать в спор… Но, извините, предмета для серьезного разговора я так и не нашел. Пока листал сборник, меня преследовала одна единственная мысль: кому все это надо? Без иронии ответить на этот вопрос невозможно. Кому нужны все эти профессионально сделанные компиляции с бесконечной бравадой цитат. Начинаешь искренне сочувствовать Бахтину и Лотману, которые, стараниями современных филологов, превратились в некое подобие классиков марксизма-ленинизма.
