что...
— Что?
Но он замолчал и молчал так долго, что Мэгги даже заглянула ему в лицо, чтобы проверить, не задремал ли он на солнце. Но он скосил глаза, рассматривая что-то на противоположной стороне улицы, и барабанил пальцами по животу.
— У нас с Нэнси так никогда не было, — наконец сказал он, оборачиваясь, чтобы взглянуть на Мэгги. — Она никогда бы не стала сидеть на обледенелой лавке и есть сандвичи, как не стала бы носить кроссовки «Рибок» на босу ногу. Это не в ее характере.
Какое-то время они изучающе смотрели друг на друга под слепящим солнцем, от которого их ресницы казались выгоревшими и неестественно светлыми.
— А у тебя с твоим мужем так было? — спросил Эрик.
— И очень часто. Мы вообще часто делали то, что со стороны кажется глупым, но нам нравилось.
— Я завидую тебе, — признался Эрик, прикрыв глаза и снова подставляя лицо солнечным лучам. — Думаю, мать с отцом тоже часто сбегали из дома, чтобы вот так же провести время. Я помню, по вечерам, когда уже совсем стемнеет, они куда-то уплывали на лодке. И никогда не брали с собой детей. — Он открыл глаза и стал наблюдать за снегирями. — Когда они возвращались, волосы у них были мокрые, и мы с Майком хихикали, зная, что мать никогда не надевает купальник. А теперь, подозреваю, примерно так же и у Майка с Барб. Интересно, почему одним людям удается найти секрет счастья, а другим нет?
Мэгги ответила не сразу.
— Знаешь, что я думаю?
— Что? — спросил Эрик, снова взглянув на нее.
Она еще раз помедлила, прежде чем ответить.
— Мне кажется, ты просто из-за одной неприятности создаешь другие. Порой мы все этим грешим. Например, мы недовольны кем-то по какому-то конкретному поводу, а зацикливаемся на множестве досадных мелочей, в которых виноваты другие. И это недовольство вырастает до чудовищных размеров. Но даже если ты страдаешь, надо всегда помнить, что на свете еще много хорошего. Я уверена, что у Нэнси есть достоинства, о которых ты просто предпочитаешь не думать.
Эрик вздохнул, наклонился, широко расставил ноги и, уперевшись локтями в колени, уставился в землю.
— Да, ты, наверное, права, — произнес он после короткого размышления.
— Хочешь совет?
Не меняя позы, Эрик повернул голову и посмотрел на нее.
— Давай.
— Пригласи ее, — очень серьезно сказала Мэгги, тоже наклоняясь вперед, так что теперь они снова оказались сидящими плечо к плечу. — Покажи ей, что тебе нравится быть вместе с нею. Возьми самую теплую куртку, закутай ее в эту куртку, закажи лишнюю пару сандвичей у папы и возьми Нэнси с собой туда, куда тебе нравится. Покажи ей, что ты получаешь удовольствие от пикника на снегу не только из-за новизны ощущений, но и оттого, что она рядом с тобой и тоже радуется.
И снова какое-то время Эрик молча изучал ее лицо, лицо женщины, которая вдруг стала для него так много значить. Часто по ночам, засыпая, он как будто видел в темноте это лицо.
— Откуда ты все это знаешь? — спросил он.
— Я много читаю. У меня был замечательный муж, который охотно пробовал претворить в жизнь все новое, что мне приходило в голову, а кроме того, я преподавала курс семейной жизни, а для этого требовалось самой пройти неплохой курс по психологии.
— Но моя мать почти ничего не читает и уж точно не изучала психологию.
— Да, но я готова спорить, что и твоя мать, выйдя замуж, видела множество недостатков твоего отца, к которым ей пришлось приспосабливаться.
Эрик отвернулся и произнес раздраженно:
— Когда тебе говорят, что не хотят иметь детей, это уже не мелкий недостаток, Мэгги, — это фундаментальное расхождение во взглядах.
— А вы разве не обсуждали этот вопрос до женитьбы?
— Нет.
— Почему?
— Я просто считал само собой разумеющимся, что со временем появятся дети и у нас будет хорошая полноценная семья.
— Но если ты не говорил с Нэнси об этом тогда, то в чем теперь ты ее обвиняешь?
— Да знаю я все, знаю! — Эрик вскочил, подошел к краю тротуара и замер, уставившись невидящими глазами на пустую улицу. Своими вопросами Мэгги задела его самое больное место.
Мэгги продолжала сидеть, глядя ему в спину. Потом встала со скамейки, взяла сумку с пакетом молока и подошла к Эрику.
— Мне кажется, вам стоит проконсультироваться у специалистов по вопросам семьи, — сказала она.
— Я это уже предлагал, но Нэнси отказывается.
Каким несчастным он выглядел! Это было видно даже со спины. Мэгги никогда не думала, что можно так страдать молча.
— У тебя есть друзья, которым ты мог бы рассказать о своих трудностях и которые придут к тебе на помощь? В такой ситуации посредник между тобой и Нэнси очень пригодился бы.
— Да, я об этом тоже подумал. Но у нас нет друзей. Нет ни одной пары, с которой мы находились бы в дружеских отношениях. Да и откуда, черт побери, возьмутся друзья, если мы друг с другом едва успеваем общаться. Лично у меня друзья есть, и я всегда могу поделиться своими заботами с Майком, что, собственно, я уже и сделал. Но Нэнси никогда не доверится и не раскроется ни перед ним, ни перед кем другим из моей семьи. Она мало их знает и, возможно, даже недолюбливает.
— Тогда не знаю, что тебе еще посоветовать.
Эрик обернулся.
— Веселенький у нас разговор, да? Насколько я помню, всякий раз, когда мы оказываемся вместе, я так или иначе порчу тебе настроение.
— Не глупи. Мне не так-то легко испортить настроение. А вот как насчет твоего?
— У меня все нормально. Не беспокойся.
— И все-таки я за тебя немного беспокоюсь, как беспокоилась за любого своего ученика, который приходил ко мне обсудить возникшие в его семье неурядицы.
Они направились к машине.
— Могу поспорить, ты была прекрасной учительницей, Мэгги. Точно?
— Я очень старалась, и мои ученики чувствовали это, — подумав, ответила она.
Эрику нравилась ее скромность, но он был уверен, что правильно оценил ее способности. Она была сообразительной, уравновешенной и обладала хорошей интуицией. Такие люди, как Мэгги, могут многому научить других, иногда сами того не сознавая.
Они подошли к машине.
— В любом случае, завтрак удался на славу, — сказал Эрик, пытаясь придать голосу веселый тон.
