— Лотти, помоги мне! Что мне делать?
— Не спрашивай меня. Или ты его не любишь?
Роберта покачала головой, ее лицо омрачилось.
— Ты же знаешь, почему я никогда не смогу полюбить его.
— Послушай, Роберта, он никогда не будет об этом напоминать тебе, никогда. Я знаю. Ничего плохого я в нем не заметила. Он по-своему глуп, но он добрый, очень добрый. Если ты просишь у меня совета, то вот: ты должна выйти за него. А потом повезешь его к папе.
— Ну что же, хорошо. Я сделаю, как ты говоришь, — сказала, поднимаясь, Роберта.
— Подожди, я вытру нос, — попросила Лотти, снова достав платочек.
Пока сестры совещались, Браш в раздумье сидел на скамейке. Лотти оставила ему свой зонтик, и теперь он чертил в задумчивости острым его наконечником по земле перед собой, сам не замечая, что выводит его рука. Сначала это была большая буква «Р», означавшая имя Роберты. Затем на нее легла буква «А» — Адель, вдова, к которой он сватался в двадцать первый день своего рождения. Потом появилась буква «Ф» — Фрэнси, мисс Смит, молодая преподавательница химии в старшем классе школы в Ладингтоне. Рядом почему-то начертилось «М» и «А» — Марион Атли. Потом «Д» — Джесси Мэйхью; потом «В», «С», «К». Потом острый наконечник легкого дамского зонтика зачеркнул все нарисованное и вновь начертил большую букву «Р». Браш видел, что Роберта и Лотти смеются, прижав платочки к губам. Смеются или плачут?
Наконец сестры рука об руку подошли к Брашу. Он встал, не зная, к чему готовиться.
— Перед тем как я еще раз попрошу тебя, Роберта, выйти за меня замуж, — сказал он глухо, — я должен сказать тебе еще кое о чем. Я совсем забыл тебе сказать, что я… что у меня есть маленькая девочка. Мой друг умер и оставил мне свою маленькую дочь. Это самый чудесный ребенок в целом свете; я уверен, ты полюбишь ее.
На взгляд Роберты, это ничего не меняло в ее положении. Она приняла его предложение.
Он взял ее за руку и сказал:
— Все будет хорошо, Роберта. Ты увидишь. Все, чего бы ты ни захотела, станет первым моим желанием. Вначале, конечно, мне придется поездить — дела, командировки… Но я буду писать тебе каждый день. Попозже, думаю, я смогу уговорить наш директорат закрепить за мной регион Иллинойса и Огайо. У нас с тобой будет много радости, много смеха, особенно когда мы вместе будем мыть посуду. А потом… а потом у нас будет собственный дом. Я хорошо разбираюсь в таких вещах, как электричество, печное дело и прочее хозяйство. А еще я умею плотничать. Я построю для тебя беседку в саду, и ты будешь в ней сидеть и вязать. А Лотти будет приезжать к нам и жить сколько захочет. Лучшего друга, чем Лотти, нам не найти. Не думай, что это всего лишь пустые слова… Ты веришь, что так будет?
Роберта, стоявшая с опущенными глазами, еле слышно сказала:
— Да.
— Я знаю, я иногда бываю смешон, — добавил Браш улыбаясь. — Но это только теперь, когда я еще молод, когда я стараюсь узнать мир и жизнь. Но со временем, когда мне будет, например, лет тридцать, я покончу с этими глупостями и… и все это уладится.
Свадьбу устроили в среду, и фотография сохранила их лица: Куини, Элизабет, Лотти, Роберта и сам Браш. Браш взял в издательстве трехнедельный отпуск, и они сняли четырехкомнатную квартиру в доме, на первом этаже которого была закусочная. Первой их покупкой была подержанная «Британская энциклопедия». В первое же воскресенье после бракосочетания к ним в город приехали всей семьей Уэйерхаузеры, чтобы сходить в церковь и посидеть — теперь уже у Брашей — за воскресным обедом. В церкви они чинно прослушали службу. Маленькая Элизабет захотела спать и положила свою головку Брашу на колени. Ее глазки сонно смотрели на прихожан, подмечая, как другие отцы ведут себя на такой торжественной церемонии.
Когда вернулись из церкви, женщины захлопотали на кухне. Миссис Уэйерхаузер была немного шокирована, услыхав, что она уже бабушка. Херб умер, и теперь для маленькой Элизабет родителями стали Браш и Роберта. Поначалу хозяин дома и его тесть держались немного официально, но потом освоились и со временем стали проще относиться друг к другу.
На первый взгляд у молодоженов все было хорошо, но только на первый взгляд. Постепенно стали проявляться и неприятные стороны. Браш, который всю свою жизнь терпеть не мог пустых разговоров, вдруг обнаружил, что не знает теперь, чем заполнить долгие вечера. Днем он мог хотя бы делать мимолетные замечания по поводу их быта, а когда Роберта звала его к столу, на минуту доставал бумажник и пробегал глазами свою коллекцию газетных вырезок, подбирая темы для разговора с женой за обедом. Он старался развивать дальше некоторые из своих теорий, которые беспрестанно возникали у него в голове. И хотя Роберта слушала его опустив взгляд (их глаза постоянно избегали встречи), он обнаружил, что стремление порассуждать тут же оставляет его, стоит ему остаться с женой наедине. Он открыл, что существует только одна тема, неизменно интересующая Роберту: жизнь и быт киноактеров. Тогда он стал делать для Роберты вырезки из газет и об этом, если, конечно, их содержание пристойно было пересказывать в богобоязненной семье.
К тому же вскоре Браш начал понимать, что они с Робертой вовлечены в тайную непрерывную игру, смысл которой состоял в том, чтобы занять первое место в душе маленькой Элизабет. Он замечал, что Элизабет все чаще отдает предпочтение именно ему, а не своей приемной матери. Время от времени Браш делал попытки внушить ребенку любовь прежде всего к Роберте, но каждый раз в глубине души испытывал постыдное удовольствие, когда ему это не удавалось.
Однажды, вернувшись из долгой трехмесячной командировки (в фирме ему объяснили, что стиль его работы больше подходит для южных штатов, нежели для северных, и отказались менять сложившееся положение), Браш застал дома Лотти — она приехала к ним на прощальный обед. Между сестрами произошел долгий серьезный разговор, и за обедом Браш заметил, что у обеих заплаканные глаза. Он с удивлением посмотрел на них, но ничего не сказал. Зато сказала маленькая Элизабет:
— Мама плакала.
— Ешь аккуратнее! — прикрикнула на нее Роберта.
Браш хотел поинтересоваться, что случилось, но, увидев, что Лотти подмигивает ему, удержался от расспросов.
У Браша была одна теория, согласно которой детям надо позволять смотреть на звезды. Обычай укладывать детей в постель с наступлением сумерек не принимал во внимание, по мнению Браша, тот очевидный факт, что вид звездного неба составляет очень важный элемент в системе духовного развития маленького человека. В этот вечер ему разрешили уложить Элизабет в постель позже обычного. Роберта одела ее потеплее, чтобы она не замерзла, и Браш вынес девочку на чердак, к открытой дверце, выходившей на крышу. Он придвинул какой-то ящик к печной трубе и сел, держа Элизабет на руках, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Элизабет с любопытством вглядывалась в темные углы чердака, не проявляя к звездам ни малейшего интереса. Она улыбнулась Брашу, поймав его взгляд, словно намекала на их сообщничество в таком страшном преступлении, как нарушение маминого правила вовремя ложиться спать.
Некоторое время они молчали. Затем Браш спросил у нее то, что спрашивал каждый вечер:
— Как тебя звать?
— Элизабет Марвин Браш, — чуть шепелявя, ответила девочка.
— Что надо делать, если потеряешься?
— Полисмен.
— Где ты живешь?
— Двенадцать-двенадцать, Бринкли-стрит.
— Что ты умеешь делать?
— Говорить правду…
— Так.
— …любить Бога…
— Так.
— …и чистить зубы.
