Рюмки не налиты.
Джонсон поднялся.
— Что ты будешь пить: бенедиктин, шерри-бренди или смирновскую водку?
— Мне принеси шерри, милый! — попросила Кэрол. Когда муж вышел из комнаты, она кокетливо взглянула на гостя.
— После скольких рюмок вас удается расшевелить?
— Смотря когда. Я выпиваю редко, но голова у меня крепкая. Да и не знаю, следует ли мне особенно «расшевеливаться».
— Вы что, боитесь? — она лукаво подмигнула ему. Шель почувствовал себя неловко. Ему не хотелось стать причиной супружеской ссоры. К счастью, вернулся. Джонсон. Ставя на стол бутылки и рюмки, он спросил:
— Тебе с водой или со льдом?
— Если можно, чистую.
— Ну да, — заметила Кэрол. — Вы, поляки, не разбавляете водку.
Диктор объявил:
— Сейчас перед телезрителями выступит знаменитый оркестр Карло Боландера.
— За здоровье деда Мороза! — сказала Кэрол, раздав рюмки.
Комната наполнилась звуками ритмичной танцевальной мелодии. Вино было замечательное, и по всему телу Шеля растекалось приятное тепло. Кэрол бросила ему призывный взгляд. Темпераментные звуки оркестра действовали возбуждающе. В комнате становилось все жарче…
* * *
Шель лежал в постели в темной комнате на Эйхенштрассе. Сквозь открытое окно врывался прохладный ветерок и шевелил полинявшую занавеску.
Впечатления минувшего дня не давали ему уснуть. В памяти, как в калейдоскопе, одни за другими, возникали и исчезали картины и ощущения, толпились обрывки мыслей, уступая место все новым волнам воспоминаний.
Кэрол! Молодая, красивая, изящная… Они танцевали весь вечер так, словно им никогда не предстояло разлучаться. Только когда смолкли звуки последнего танго, они неохотно вернулись к столу.
Шель глубоко вдохнул воздух. Его огорчало, что он расстроил Джонсона своим поведением. Пол много пил, становился все угрюмее и, наконец, погрузился в упрямое, сердитое молчание.
Поздно ночью он проводил Шеля. Приятели холодно попрощались, и американец ушел обиженный и сердитый. «На черта мне сдалось все это: и Гроссвизен, и Пол, и Лютце? — подумал Шель. — Уеду завтра, и все будет кончено».
В голове у него зашумело, мысли рассеялись. Очертания мебели расплылись, картина с мельницей превратилась в бесформенное пятно.
Засыпая, Шель опять думал о Кэрол.
Коричневый
фибровый
чемодан
Тихие ночные часы проходили один за другим. Шель видел тяжелые сны и беспокойно ворочался с боку на бок.
Проснулся он усталым и разбитым как раз в тот момент, когда тщетно пытался убежать от большеголового паукообразного существа с глазами, укрепленными на столбиках. Освобождаясь от ночного кошмара, Шель медленно возвращался к действительности. В висках стучало, язык был сухим и тяжелым.
Он поднялся, когда солнце уже стояло высоко и играло на подоконнике теплыми бликами. Бреясь и одеваясь, он перебирал в памяти события минувшего дня и пытался угадать, что принесет ему предстоящее посещение блиндажа. Прочел ли Лютце записку? И вообще помнит ли он вчерашнюю встречу?
В это время на кухне у фрау Гекль мужчина в синем костюме вертел в руках мятый голубой конверт.
— Вы уверены, что он еще у себя?
— Совершенно. Вернулся поздно ночью и теперь спит. Десять минут назад я проходила мимо его комнаты. Там никто даже не шевелился…
— Гм… Отправитель не указан…
— И марки нет. Пришлось заплатить тридцать пфеннигов почтальону. Надеюсь, он мне вернет?..
— Что он делал вчера?
— Утром ходил к герру Джонсону. Вернулся около часу ночи. Где был и чем занимался, не знаю.
— Проверьте еще раз, не встал ли он. Мне не хочется, чтобы он застал меня здесь.
— Ну ладно, пойду посмотрю, хотя я и без того целый день бегаю вверх и вниз…
Когда фрау Гекль вышла, мужчина подошел к окну и поднес конверт к свету.
— Любопытно, от кого это, — буркнул он. — Приехал вчера, никого почти здесь не знает… — Мужчина всматривался в конверт, пытаясь разобрать содержание письма. — Заклеено крепко. Какая-то печатная бумажка… Квитанция… Gepackaufbewahrung,[19] Гроссвизен… Что-то неразборчивое, наверное, дата. Предмет: ein Koffer [20]— медленно расшифровывал он. — Любопытно!
Раздались шаги, и мужчина снова сел на стул.
— Проснулся, — сообщила, входя, фрау Гекль. — Вышагивает по комнате и что-то болтает на своем языке. Наверное, сейчас спустится.
— Тогда разрешите откланяться. Вот письмо. Если поляк принесет днем какой-нибудь багаж — быть может, чемодан, — постарайтесь выведать, что в нем находится. Вы понимаете, никогда не знаешь, что могут выкинуть эти туристы из-за железного занавеса. Нам необходимо быть бдительными…
— Конечно. Вы можете положиться на меня. Я еще не забыла, что мой сын погиб под Варшавой…
Несколько минут спустя внизу появился Шель. Фрау Гекль встретила его в коридоре.
— С добрым утром! — воскликнула она с деланным радушием. — Как спали?
— Ничего, спасибо.
— У меня есть для вас кое-что, — она достала из кармана передника голубой конверт.
— Для меня? От кого?
— Понятия не имею. Почтальон принес утром. Доплатное. Я уплатила, не знаю, нужно ли было это делать, но вы вчера вернулись поздно, и я не рискнула вас разбудить.
— Очень хорошо, спасибо, — он с удивлением посмотрел на конверт: чья-то неумелая рука нацарапала адрес: «Ян Шель, Гроссвизен, Эйхенштрассе, 15». Адреса отправителя не было. — Хорошо, — повторил Шель, — сколько я вам должен?
— Тридцать пфеннигов. Вернете при случае. Надеюсь, там нет плохих известий?
— Думаю, нет. Прочту по дороге. Простите, я спешу на свидание.
— Если вам что-нибудь будет нужно, скажите! — крикнула она вдогонку.
— Разумеется!
Выйдя на улицу, Шель разорвал конверт. Внутри лежала небольшая бумажка: багажная квитанция, выданная камерой хранения на вокзале. В первый момент Шель ничего не понял. Но тут же вспомнил: Лютце! Лютце вчера говорил о чемодане. И он знал фамилию и адрес Шеля. Но к чему было посылать квитанцию по почте, если они должны встретиться? Шель взглянул на часы: восемь пятьдесят. До встречи с Джонсоном оставалось десять минут. На вокзал не успеть. Впрочем, лучше пойти туда вместе с ним. Неизвестно, что лежит в чемодане, при получении могут возникнуть трудности. Шель внимательно изучил квитанцию. Чемодан сдали на хранение четыре дня назад, то есть сразу же после смерти Леона. Лютце, если это он сдал чемодан, несомненно, получил его от своего друга и не хотел держать у себя. Возможно,
