голубизной.
— Ты завтракал? — спросил Джонсон.
— Да.
— Ну, тогда пойдем в парк. Лучше всего беседовать там, где никто не будет пялить на нас глаза.
Шель был немного удивлен, что Джонсон не приглашает его к себе домой. Словно угадывая его мысли, американец сказал:
— У меня небольшая вилла за городом, но моя жена встает не слишком рано, а мне не хочется, чтобы ты застал квартиру неубранной и составил себе дурное мнение о нашем доме.
— Ты женился?
— Да.
— Поздравляю.
— Спасибо. Я, разумеется, приглашаю тебя к нам на обед и на сегодняшний вечер. Погости у нас столько, сколько захочешь. А теперь расскажи подробно, как ты жил все эти пятнадцать лет.
Они шли по центру, где в это время дня царило оживленное движение. Среди машин преобладали маленькие «фольксвагены» и мотороллеры. Шелю бросилось в глаза большое количество подростков с темной кожей и негритянскими чертами лица. Джонсон объяснил:
— С 1945 по 1950 год в Гроссвизене стояла американская воинская часть, большинство которой составляли чернокожие граждане США. Как видишь, расистские теории Гитлера оказались несостоятельны…
Джонсон был, должно быть, известной личностью в городе. Многие встречные приветствовали его.
Шель рассказывал о своих переживаниях, трудностях, работе и успехах. Джонсон слушал внимательно, расспрашивал о подробностях, но ненужных вопросов не задавал. Наблюдая за ним, Шель не мог не признать, что американец изменился к лучшему. В нем трудно было узнать молчаливого и замкнутого узника Вольфсбрука. Он прекрасно овладел немецким языком и говорил свободно, хотя и с несколько нарочитой четкостью, присущей людям, выучившим чужой язык уже в зрелые годы.
Они подошли к краю большого парка. Деревья здесь были реже, за ними простирались залитые солнцем поля. У дорожки стояла узкая доска с надписью: «Mach mal Pause, trink соса-cola» [14] .
— Теперь свернем налево, — сказал Джонсон. — Тут неподалеку кабачок с открытой террасой. В это время там еще нет народу.
Шель пока не упоминал о Траубе. Ему хотелось сначала дать Джонсону возможность рассказать о себе.
Ресторан «Красная шапочка» встречал посетителей яркими пятнами тентов. На газоне были расставлены столики и стулья, окруженные замысловатой изгородью из стволов молодых березок.
Они сели за столик. Джонсон заказал две кружки пива, и Шель, не забывая об очерке, который ему предстояло написать, сказал:
— А теперь, дружище, твоя очередь. Расскажи о себе о своей жизни.
Джонсон вытер губы платком и задумался. Шель протянул ему пачку сигарет.
— Не знаю, как они тебе понравятся…
— Я их никогда не пробовал, но привык к своим «Кэмел». Может быть, и ты хочешь?
Шель взял предложенную сигарету и протянул Джонсону зажженную спичку. Тот закурил и, затянувшись, сказал вдруг со злостью:
— А мне постоянно не везло. Должен признаться, — продолжал он спокойнее, — что я слушал твой рассказ с некоторой завистью. Я тоже пытался, и не раз, устроить себе спокойную приятную жизнь. Но уже много лет меня преследует какой-то рок. Все, что сулило, казалось, большие надежды, всегда оканчивалось горьким разочарованием. — Он несколько мгновений молчал вспоминая. — Первые годы после войны были даже слишком многообещающими. После лагерного кошмара мир казался прекрасным, и я вкушал все его радости, пользовался свободой и авторитетом. Немцы были необычайно покорны. Все их мировоззрение было заключено в словах: «Jawohl, mein Негг! Naturlich, mein Негг!»! [15] Чернокожий солдат был для этих рьяных приверженцев расизма большим авторитетом, чем недавний крейслейтер. Немецкие женщины чрезвычайно благоволили ко всем, кто носил военную форму.
— Почему ты не вернулся в Штаты, Пол? — спросил Шель.
— Почему?.. Я был бы там одним из многомиллионной массы маленьких людей. Здесь, в Германии, все обещало быть иначе. Работая в Комиссии по денацификации, я испытывал глубокое удовлетворение от возможности вершить судьбами тевтонских «сверхчеловеков». Это «Jawohl, mein Негг! Naturlich, mein Негг!» продолжалось до 1950 года. Потом гражданская и государственная власть перешла в руки самих немцев.
В то время я познакомился с Кэрол, семнадцатилетней красавицей — танцовщицей из ночного клуба в Ганновере. Она казалась воплощением всего, о чем может мечтать мужчина. Спустя месяц мы были уже мужем и женой. — Он глубоко затянулся. — Мы решили остаться в Германии. Это решение было отчасти вызвано предложением американской военной разведки, возложившей на меня обязанности офицера связи. Кстати, это статус-кво не изменилось, понятно? — Джонсон посмотрел Шелю в глаза. — Я сообщаю тебе это в строжайшей тайне, Джон. Мы слишком много пережили вместе, чтобы нам нужно было скрывать друг от друга такие вещи. Впрочем, — он несколько мгновений колебался, — мы еще вернемся к этой теме и, быть может, сумеем найти общий язык…
Шель взглянул на него с изумлением, но Джонсон невозмутимо продолжал:
— Поскольку я до войны изучал юриспруденцию, то благодаря некоторой поддержке сверху сумел получить должность помощника прокурора. Занимая эту должность, можно видеть все, что творится вокруг… Но хватит об этом. Основная работа, да и дополнительные обязанности меня в общем вполне удовлетворяют. Беда в другом — в неправильном выборе подруги жизни. — Поймав недоуменный взгляд Шеля, он кивнул: — Да, да, именно Кэрол. Она женщина злая и черствая, совершенно безнравственная, пренебрегающая общепринятыми этическими нормами. Кокетничает с первым встречным…
В голосе Джонсона звучали горечь и разочарование, говорил он быстро, словно выплёвывая что-то очень невкусное.
— Я пробовал наладить наши отношения, просил, убеждал, грозил. Кэрол каждый раз глубоко раскаивается и обещает исполнить все мои желания, но идиллия длится недолго… Ты не думай, что я хочу поплакать тебе в жилетку. Люди, как правило, таких вещей не понимают. Но на тебя я могу положиться.
Шель сочувствовал Джонсону, хотя и не знал, как это выразить словами.
— Ты можешь быть со мной откровенен, Пол, — сказал он. — Мне понятны твои переживания, и я рад, что время не разрушило нашу дружбу.
— Да… подвал! Не каждый поймет, как связывает такое прошлое. Относительно Кэрол… Я вынужден был предупредить тебя… Возможно, она и на тебе будет пробовать свои чары, а мне бы не хотелось, чтобы из-за нее…
— И не думай об этом, Пол, — перебил Шель. — У меня довольно крепкие устои!
— Да, да, разумеется, — согласился Джонсон, проводя рукой по глазам.
Шель поднял кружку и допил пиво. Его удивляло, что Джонсон до сих пор ни разу не упомянул о Леоне. Наверное, думал он, Пол так поглощен собственными заботами, что совершенно забыл о нем.
— Жаль, что мы не можем спустя пятнадцать лет собраться втроем, — навел он разговор на интересующую его тему.
— Увы, Ян, не можем, — тут же откликнулся Джонсон.— Не знаю, слышал ли ты? Леона вчера похоронили.
— Да, я был на Эйхенштрассе и говорил с фрау Гекль, его хозяйкой.
— И ты знаешь, как это произошло?..
Шель кивнул. Играя пивной кружкой, он добавил:
— Мы с Леоном переписывались.
— Неужели? Я от него ни разу не слышал о тебе. Он вообще был скрытен. Ну, и что же он писал?
