молнией на прорехе — и все они страстно провозглашали веру в иной, более прекрасный и, тем более, более справедливый мир. Ракитин заинтересовался, стал слушать всерьез и с тех пор в разговорах с кырскими мистиками умственно напрягался, пытаясь понять их слова и дотошно прочувствовать, — но понял лишь одно: сам он никогда, никогда, никогда не сможет поверить в существование иного мира. Вот ведь в чем печальный парадокс: будучи отчаянным фантазером, он был таким же отчаянным (точнее: отчаявшимся) материалистом.
«Нет ничего Другого... — думал сейчас Ракитин. — Человек замкнут сам в себе... прорыв невозможен. Есть только то, что есть. Быть может, горько — смиряться с этим сознанием, но расчет на любой иной вариант — ложь, лицемерие. Все законы, понятия о добре и зле, все, все — внутри человека. Быть может, нет ни в чем никакого смысла, есть лишь голая очевидность. Надо смело, спокойно и просто смотреть в глаза тому факту, что нет ничего таинственного в этом единственном мире... и ничего иного, никакой другой жизни — нет и быть не может».
Ну, ладно. Вот и парк, и широкие аллеи, и музыкальный гром репродуктора: «Листья желтые над городом кружатся!..»
Постой!
А Ракетов, Ракетов — что должен он сделать в следующей главе романа? Чем он займется? Будет ли следовать авторской воле иль проявит гордую самостоятельность?
Вдохновение — что это такое?
Ракитин никогда не испытывал вдохновения — он испытывал душную тоску, вынуждающую садиться за стол. Он — подчинялся.
Что еще осталось? Ракитин прикинул в уме.
Оставалось описать триумфальный взлет Ракетова, присуждение ему всяческих премий, восторженные письма читателей, женская навязчивая влюбленность... оставалось выразить его усталость и пресыщение, оставалось заставить его от всего отказаться... от всего-всего... от всего-всего...
19.30—...
Раков пришел с опозданием.
Ресторан «Елочка» прятался в глубине парка, в густом окружении старых сосен. И в вестибюле, и в зале было много елочек, живых, ароматных, стройненьких. В вазах почти на каждом столе стояли сосновые и еловые ветки.
Драшкинская компания оккупировала банкетный зал. Взглянув на два стыкованных стола, загроможденных вином и закусками, Раков сразу прикинул, что выпили уже минимум по два раза — лица у большинства гостей были пунцовые, и на закуски никто особенно не налегал.
Публика была солидная, отборная. Понимали друг друга с полуслова. Многие были между собой на ты, обращались друг к другу по именам, — но эта кажущаяся фамильярность легко поддавалась анализу: субординация соблюдалась при помощи интонаций, улыбок, жестов. Не с первого, конечно, но с третьего взгляда легко можно было рассортировать присутствующих по иерархическим ступенькам. Все тут были — и Коноплев, и Зайчиков, и сам Корытов...
— Евгений Петрович! Сюда! Сюда! — закричал Драшкин, увидев Ракова. — Пробирайтесь к нам, присаживайтесь со мной рядышком. А Верочка где?
— Куда ей, — усмехнулся Раков. — Последние дни догуливает.
— Ах, да! — и Драшкин хлопнул себя по лысой макушке. — Совсем забыл. Значит, скоро будем малютку обмывать... а, будем?
— Не знаю, рано загадывать, — уклонился Раков и сел на предложенное место. — Извините, что опоздал.
— Нет уж, никаких извинений, — вмешался Корытов. — Придется, Женя, наказать тебя штрафом...
— Штрафную! — подхватил Драшкин. — Штрафную!
Корытов налил Ракову полную рюмку. Раков не стал спорить, выпил. Драшкин радостно хлопнул в ладоши:
— Ай, молодец! Достойная смена!.. — и повернулся к Корытову. — Советую обратить внимание — перспективнейший молодой человек.
— Не волнуйся — уже давно обратили, — усмехнулся Корытов.
— Да я в подметки ему не гожусь! — заявил вдруг Драшкин.
— Ну-у, что ж ты себя-то чернишь... — хмыкнул Корытов, а Раков даже поморщился от явного лицемерия шефа.
— Чистая правда! Клянусь! — и Драшкин перекрестился. — Евгений Петрович далеко-о пойдет... голова у него государственная, министерская!..
— Странно вы меня хвалите, — тихо сказал Раков (но Корытов слышал). — Шутите, что ли?.. Или уж так запьянели?
— А что, заметно? — притворно испугался Драшкин. — Да вы, голубчик, меня не слушайте. Вы закусывайте, закусывайте. Вон тот салат попробуйте, который под майонезом... вкуснятина! Вам подать?
— Не надо за мной ухаживать, я не барышня, — поморщился Раков. — Сам возьму.
— Ух, какой гордый! — восхитился Драшкин. — И хохолок такой торчит — прямо петушок!..
Раков промолчал.
А Корытов, прищурившись, поглядывал то на Драшкина, то на Ракова. И Раков — перехватывал эти взгляды.
Веселье продолжалось. Некоторые, кто пободрей и помоложе, выходили в общий зал, танцевать, а группка более пожилых пела нестройным хором «Катюшу». Драшкин пил мало, боялся за сердце. Корытов пил много, но не пьянел. Привычка большого начальника. А Раков пил очень осторожно — и запьянел как раз из-за этой самой осторожности... от напряжения, что ли.
— Эй, молодой человек! — крикнул он официанту. — Есть в вашем заведении телефон?
— У нас — нет. Есть автомат — рядом с рестораном.
— Что, хотите домой позвонить? — спросил любопытный Драшкин.
— Наоборот — жена хотела.
— Беспокоится? Боится одна оставаться?
— Наоборот. Меня одного оставлять боится...
— А-а... вот как? Разве есть основания? — и Драшкин подмигнул.
— Наоборот.
— Что — наоборот?
— Все — наоборот. Извините.
Раков встал, вышел в общий зал, окунулся в грохот электрогитарной музыки («Листья желтые по городу кружатся!..») проскользнул мимо танцующих.
Кто-то тронул его за плечо.
Раков обернулся — и увидел совсем рядом, вплотную, улыбающуюся Надежду. Она была... она была просто сказочно красива: яркие карие глаза, припухшие губы, приоткрытые в приветственной улыбке, веселая челка... Кофта темно-вишневого цвета. Нежное благоухание духов.
— Ракитин, привет! — сказала Надежда. — А вы за каким столиком? Я вас что-то и не заметила.
— Простите, вы обознались, — быстро сказал Раков. — Вы меня с кем-то спутали...
— Ка-ак? — изумилась Надежда. — Не может быть... Ракитин, не надо меня разыгрывать... И голос — ваш!
— Моя фамилия — Раков, — строго сказал Раков. — Так что прошу прощения.
— Да-а?.. — Надежда никак не могла поверить. — Странно, а так похожи... прямо какая-то мистика.
— Извините, — повторил Раков, пожимая плечами.
— Нет уж, это вы меня извините, — Надежда резко отвернулась и быстро пошла к столику в дальнем конце зала.
Раков посмотрел ей вслед, поднял руку, словно хотел окликнуть, но сразу же передумал — и вяло махнул... отмахнулся.
