гной... да километры бинтов». Надя недолго терпела скучную жизнь и ушла к другому мужчине. Тот тоже вернулся с фронта, но, в отличие от Касаткина, все помнил, был в орденах, громко смеялся, сверкая белыми зубами, и охотно рассказывал, когда и за что получил награды. Новый муж оказался очень перспективным и вскоре стал директором завода.
А Касаткин работал в диспансере. Хирургию бросил, не мог переносить вида крови. Первые годы он тосковал без жены, немногие оставшиеся от их совместной жизни вещи раздал, больно их было видеть. Потом смирился, свыкся со своим одиночеством, проделав неосознанный тяжелый душевный труд. Воспоминания о недолгом счастье с Надей он вытеснял неясными, расплывчатыми видениями будущего, где все в его жизни будет как у всех, у других... у благополучных. Теперь он как будто и не помнил, что у него когда-то была жена.
Надежда Петровна сидела в кресле перед телевизором и вязала свитер для сына. Муж задерживался на заводе. Сын еще не пришел из института. Было скучно.
Надежда Петровна отложила вязанье в сторону, встала и подошла к зеркалу. Она была, конечно, не молода, но еще свежа и моложава, особенно при вечернем освещении, и по-девичьи щурила ярко-синие глаза. Слегка распахнула бордовый халат, посмотрела на грудь — и усмехнулась.
И вздрогнула, услышав теле-голос из-за спины:
— Сегодня мы расскажем о нашем земляке, ветеране войны, докторе Касаткине. Спустя двадцать пять лет после войны Илье Семеновичу был вручен орден Боевого Красного Знамени. Награда нашла героя. Теперь мы попросим Илью Семеновича рассказать о тех героических днях.
Надежда Петровна медленно повернулась и уставилась на экран, на Касаткина, который был стар и невзрачен, и даже новый костюм и модный галстук не украшали его.
— Боже мой, это Илья... — прошептала она.
Надежда Петровна слушала монотонно-складный рассказ своего первого мужа о совершенных когда-то геройствах. Она проглотила таблетку седуксена и запила валерьянкой. Но сердце продолжало болеть.
— Почему ж ты молчал? — бесцельно спросила она. — Почему я ничего не знала?
А Касаткин бубнил вызубренный текст, морщась и щурясь от яркого света. Он сидел за шатким столиком, рядом с диктором, ведущим передачу. За этим же столом сидели «красные следопыты» — два робких мальчика и смелая девочка.
— ...и что бы вы хотели пожелать молодому поколению? — спросил ведущий.
— Хочу пожелать им следующее: не забывать своих отцов, следовать их заветам и быть достойными защитниками нашей Родины, — пробормотал Касаткин и откашлялся.
И тогда девочка с ямочками на щеках осмелела настолько, что нарушила сценарий:
— Илья Семеныч, а какой случай на войне запомнился вам лучше всего?
Касаткин глянул на нее, растерялся. Ему вдруг стало жарко, он оттянул пальцем ворот сорочки — и молчал. А разве мог он что-нибудь вспомнить?
Молчание затягивалось. Оператор отступил от камеры, поднял руку и постучал по никелированному кружочку часов. «Ах, черт, — подумал ведущий. — Время истекает... а тут еще эта накладка!»
Касаткин скрипнул стулом, посмотрел на ведущего.
— Да-да, мы вас слушаем, Илья Семенович, — ободряюще сказал тот.
— Я вот... — прошептал доктор Касаткин. — Я только сейчас, вот в эту минуту, вспомнил...
И заплакал. Лицо его искривилось, он отвернулся.
— Что случилось, Илья Семеныч? — воскликнул ведущий.
— Извините... ради бога, простите меня... — прошептал плачущий Касаткин. — Я вспомнил. Я только сейчас вспомнил, что давным-давно от меня ушла жена...
Передачу прервали.
На экране появилась заставка — городской пейзаж.
Надежда Петровна сидела неподвижно перед немым экраном. Она ни о чем не думала. Ей просто казалось, что она должна умереть.
Но ей это только казалось.
МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ
Деревенская безлюдная улица, утро, июль. Недальний лес наполовину скрыт туманом. От реки пахнет сырой рыбой.
Мать стучится в соседнюю калитку — хочет взять парного молока. Пятилетняя Ирочка танцует босиком, подымая пыль.
и замирает в изысканной позе, маленькая кривляка.
Пыль улеглась — Ирочка видит, что по улице торопливо шагает очень знакомый человек.
— Папа! — кричит она. — Папочка приехал! Папуля!
— Чего ты раскричалась? — выглядывает из калитки мать.
— Папочка приехал! — и дочь бежит навстречу отцу. — Папочка, папа!
Отец подхватывает ее на руки, поднимает, потом целует в лобик, в обе щечки, потом прижимает к себе, потом опускает свою ненаглядную на землю.
— Где ты был? — строго спрашивает Ирочка. — Почему так долго не приезжал?
— Дела не пускали... Уф-ф, погоди, дай отдышаться, — говорит отец, справляясь с неожиданной одышкой. — А вы — как тут? Хорошо отдыхаете?
— Я буду балериной, — не ответив на вопрос, заявляет Ирочка, и тащит отца за собой. — Пошли скорее, я тебе все потом расскажу.
Он увидел жену издалека — и поэтому не мог разглядеть выражения ее лица в первые секунды узнавания. А когда приблизился — жена казалась совершенно спокойной. Бывшая жена. Месяц, проведенный в деревне, пошел ей на пользу, — она загорела, исчезли мелкие морщинки у глаз, лицо округлилось, губы даже без помады были сочными, свежими.
— Здравствуй, Надя, — сказал он, подходя.
— Привет, — и она протянула руку. Он осторожно пожал.
— Ты что, пешком шел? — спросила она. — Весь в пыли.
— На электричке, а потом пешком, — и он улыбнулся (как прежде).
— Мог на попутной доехать. Здесь много ходит.
— Зачем? Я с удовольствием прогулялся, — и он опять простодушно улыбнулся. — Умыться бы только.
— Пошли в дом, — предложила Надя.
Она жила здесь с дочерью, снимала комнату.
— А где хозяйка? — спросил он.
— В город уехала, на базар... На вот, возьми полотенце.
— И как вы тут? — спросил он, утираясь. — Не скучаете?
— Нет, — усмехнулась Надя. — Отдыхаем.
— Не надоело отдыхать?
Она лениво вздохнула, не ответила. Потом спросила:
— Ты зачем приехал?
