— Как — зачем? — удивился он. — Соскучился, вот и приехал. Не виделись почти два месяца...
— Соскучился... Лучше б совсем не приезжал.
— Ну, об этом не будем, — быстро сказал он. — Дело сделано, чего уж теперь... А ребенка видеть я имею право — по закону. Разве нет?
Надя хотела что-то сказать, но тут в комнату вбежала Ирочка.
— Я буду балериной! — громко сказала она.
— Мы это уже слышали, — улыбнулся отец, притягивая девочку к себе. — А какие у вас планы на сегодня?
— Встреча с папулей, — язвительно сказала жена. Бывшая.
— Нет, я серьезно.
— Пойдем в лес! За грибами! — сказала Ирочка. — Мама, ты вчера обещала!
— Возьмете меня с собой? — спросил отец.
Мать пожала плечами.
— Кто тебя не пускает?
Ирочка чуть нахмурилась — ее смутила интонация маминых слов. И папа тоже какой-то странный...
— Обязательно надень сандалии, — строго сказала мать. — Не вздумай идти в лес босиком.
— А корзина у вас есть? — спросил отец.
— Нет, я мешок возьму, — сказала Надя.
— Какой мешок? — удивился он.
— Какой, какой. Полиэтиленовый.
— А, ладно. Тогда я буду в свой портфель складывать, — и он выгрузил из портфеля на стол папку с бумагами, потрепанную книжку стихов, блокнот, бутылку сухого вина, куклу, и кулек с конфетами: — А про подарок-то я совсем забыл! Это, Ирочка, тебе. И конфеты.
— Ей конфеты нельзя, — сказала мать.
— Ну... тогда сама съешь, — усмехнулся он. — Ты ведь сладкое любишь.
— Любила, — сказала Надя и прикрикнула на Ирочку: — Долго ты будешь копаться? Полчаса обуться не можешь!.. И молока обязательно выпей — сколько раз тебе повторять?
— Парное? — спросил отец.
— Теплое, противное, — поморщилась Ирочка. — Я люблю холодное.
— От холодного ангина будет, — проворчала мать.
— А давай вместе выпьем, — предложил отец. — Ты стаканчик, я стаканчик. Чокнемся?
Ирочка согласилась. Они чокнулись и выпили по стакану парного молока. Отец с утра ничего не ел. Да и вчера — что он ел вчера? — он и не помнил.
В лесу было душно. Утром на землю пал густой туман, а потом, когда припекло солнце, влага стала испаряться, и дышать было трудно, как в бане.
Ирочка собирала землянику, напевала песенки. Отец шел рядом, держа девочку за руку. Обильная лесная паутина липла к его лицу, а дочка проходила снизу, под паутиной.
— Вот еще ягодка! — радовалась она. — А вот — еще одна. Это мне, это папе, это опять мне, это маме...
— Ешь сама, — отказался отец.
Мать раздвигала траву палочкой — искала грибы, но грибов не было.
— А какие тут водятся? — спросил отец.
— Хозяйка говорила — маслята.
— Сомневаюсь, — сказал отец. — Здесь слишком сыро. Маслята любят, где посуше... и чтобы сосны, елочки.
— А я ракушку нашла! — закричала Ирочка.
— Это улитка, — сказал отец. — Улиточка, улиточка, где твоя калиточка?
— Еще, еще! — захлопала Ирочка в ладоши. — Еще чего-нибудь сочини.
— Выставила рожки. А где твои ножки? — продолжал отец.
— Еще!
— Да хватит вам, — сказала мать.
— Еще, еще!
на ходу сочинял отец, глядя на влажную рогатую мордочку, высунувшуюся из маленькой розовой раковины.
— Ой, здорово! — запрыгала Ирочка. — Я тоже буду стихи сочинять! Улитка волнуется — раз! Улитка волнуется — два! Улитка волнуется — три!.. а дальше? — и она посмотрела на отца.
— Лесная стихия — замри! — сказал он. — Но так нечестно. Это, деточка, не творчество. Это плагиат. Надо не чужое переделывать, а свое сочинять... Ну, а где же обещанные грибы? — и он повернулся к жене... к бывшей.
— Да кто их знает, — отмахнулась Надя. — Я сама первый раз за грибами пошла. Может, дальше попадутся.
— Пошли в ту сторону, — предложил он. — Вон туда, где солнышко греет... там наверняка маслята.
— Все-то ты знаешь, — усмехнулась она. — Даже в грибах разбираешься.
— А как же, — и он быстро глянул на нее. — Я ведь детство провел в деревне, с бабушкой.
— Знаю, знаю, — кивнула она. — Сирота. Нестареющий романтик. Поэт-неудачник.
— Почему — неудачник? — удивился он.
— А кто же ты? Конечно, неудачник...
— Ошибаешься, — добродушно возразил он. — Я вот недавно новую поэму написал... А ты говоришь...
— Написал, но не напечатал, — сердито сказала она.
— Ну, разве это главное? — и он тихо рассмеялся.
Она что-то проворчала — он не расслышал. Некоторое время шли молча.
— Ты все в той же конторе? — спросила она, наконец.
— Бросил, — махнул он рукой, и опять рассмеялся.
— А где работаешь?
— Нигде.
— Как это — нигде? — она даже остановилась. — Чем же кормишься-то?
— А чем бог пошлет...
— Я серьезно!
— И я серьезно.
— Так, может, с тобой договор заключили? — ехидно спросила она. — Аванс, может, дали?
— Ничего мне никто не дал. Успокойся. Тебе-то зачем волноваться?
— Как это — зачем?.. постой... но как ты живешь? На какие шиши?
— А-а... тебя, вероятно, волнуют алименты, — и он посмотрел на нее с холодной улыбкой. — Да, должен тебя огорчить — алименты будут мизерные.
— Дурак, — почти с ненавистью сказала она. — Ох, дурак же ты.
И оба опять замолчали. Только Ирочка что-то мурлыкала, собирала свою землянику.
— Никогда, никогда я тебя не понимала, — сказала вдруг Надя, — и никогда не пойму. А, может, ты притворяешься?.. Иногда мне кажется, что ты просто бездельник. Тунеядец.
— Может быть, ты и права, — согласился он, на этот раз без улыбки. — Это ведь смотря с какой точки... — он вдруг остановился, тронул ее за плечо: — Вот глянь сюда — что ты видишь?
