– Обещаю! – А что я еще должен был сказать? Тем более, что лично мои финансы пели тоскливые романсы.
Я двигался первым. За мной, сильно пригибаясь к земле и тяжело дыша, бежал цыган. И на удивление мне, со своей комплекцией Гожо двигался очень быстро и ловко. Быстрыми, короткими перебежками, от стопки бетонных плит к куче раскрошившейся штукатурки мы, стараясь производить как можно меньше шума, добрались основания кучи. Повалившись животами в серую пыль, что обильно устилала все кругом, стали всматриваться в кромешную тьму.
Мрачные остовы некогда величественных зданий, погрузившись в вечный сон небытия, устало смотрели своими пустыми черными глазницами. Они давно были заброшены, лишь отрешённо наблюдая за продолжающейся уже без их непосредственного участия жизнью. Теперь они частично, а местами и вовсе разрушилась. Их стены больше походили на оставшиеся после великой Погибели обглоданные кости, скелеты.
Пред нами тянулся неровный ряд, частично сохранившихся построек, напоминающих о былой славе утерянного навсегда древнего мира.
Очень осторожно, почти бесшумно, я высунулся по пояс из-за кучи наваленного хлама, стараясь выстроить короткий, но надежный путь до серой, покрытой плесенью стены. У самого ее основания виднелся черный проем, наполовину заваленный кирпичом. Через этот проем можно было попасть внутрь развалин, а там уже на месте, осмотревшись, решить что делать. Возможно, придется разделиться.
Взвешивая каждое движение и навострив все свое внутреннее чутье, я выдвинулся вперед. Гожо прикрывал, высматривая в пустых глазницах окон хоть малейшую опасность. Достигнув вожделенной стены и прижавшись к ней мокрой от пота спиной, я замер, вслушиваясь в ночную тишину. Сердце в груди мерно выбивало ритм. Стараясь умерить сбившееся после резких перебежек дыхание, я присел на колено, направляя ствол кольта в черный проем. Кроме непроглядной темноты я не смог разглядеть абсолютно ничего. А, может, существо затаилось тут? Ждет, когда я влезу, жаждая наброситься на меня в любой момент. Нет, гронг не наделен физической силой, а, значит, будет играть по своим правилам, при помощи воздействия на подсознание. Надо быть готовым ко всему. Опустив ногу в черный проем, нащупав твердую поверхность, я скользнул внутрь. Темнота развалин словно поглотила меня, давя как кузнечный пресс.
Тишина отозвалась звоном в ушах. Рука самопроизвольно потянулась к таившейся в кармане зажигалке. С трудом переборов желание выхватить ее и осветить «огоньком надежды» тьму, я сделал первый шаг. Глаза еще на улице свыклись с темнотой, стали различаться очертания помещения. Я выглянул в проем и понял, из-за чего стало светлее. На темном ночном небе появилась тусклая луна, в сопровождении мириад маленьких звезд. Гожо прижимая к груди обрез, метнулся от кучи к стене и тут же пролез в проем.
Возвышающееся над нами здание, огромное строение из металла и бетона, будто давило своей многотонной массой, заставляя втягивать головы и пригнувшись все же продолжать свой путь. Мы добрались до лестничного проема, пошарканные и разбитые ступеньки уводили вверх.
Кажется, этот подъем затянулся в вечность.
Исследуя этаж за этажом, комнату за комнатой, мы поднимались все выше и выше. Снаружи здание не казалось таким большим и высоким, но тут, изнутри, оно было бесконечным. Я сбился со счета, сколько этажей мы прошли. Иногда лестничные пролеты отсутствовали, приходилось корячиться, взбираясь по свисающим плитам, цепляясь за торчащие из них арматуры.
Влезая в очередную такую дыру, я услышал отчетливый мотив. Он нарастал, словно кто-то рядом насвистывал его с особым энтузиазмом. Разозлившись, я свесился вниз, грозя кулаком цыгану, думая, что тот решил насвистывать что-то из своего репертуара. Но на меня смотрели лишь два удивленных глаза. Гожо молчал, направляя стволы обреза в мою сторону. Тем временем, насвистываемая мелодия, вырисовывалась в знакомую. Я, даже сам того не желая, стал подсвистывать в ритм. Потом, ругая себя за расхлябанность, все же выбрался на этаж и застыл. Вытянув перед собой кольт, я направил его ствол в маленький, едва различимый в полумраке силуэт.
Хрупкие плечики девочки, которой было сезонов пятьдесят, вздрагивали. Она плакала. И что-то в ней было знакомо.
Я с трудом сглотнул накатившийся ком, чувствуя, как вспотела ладонь, сжимающая рукоять револьвера. Гуляющий сквозняк пронзил насквозь, покрывая спину сотнями мурашек. Ноги подкосило, и я, сам того не желая, опустился на колени. Ствол револьвера ходил ходуном. Я то и дело часто моргал, стараясь прогнать проявившееся видение.
Это была она, малышка Кэт, дочка фермерши Айвы, в потертом, некогда светленьком платьице, с потрепанными рыжими волосами, стянутыми по бокам в хвостики! Она сидела ко мне спиной, свесив ноги в очередную образовавшуюся дыру, плача, продолжая сквозь слезы насвистывать знакомую до боли мелодию.
Я слышал ее много раз и каждый раз, когда я сам хотел напеть ее, она словно терялась в лабиринте воспоминаний, оставаясь где-то в глубине. И вот теперь я отчетливо слышал ее. Но откуда о ней известно Кэт? И она ли это передо мной?
– Кэт? – Почти шепотом позвал я ее. – Как ты оказалась тут?
– Убей цыгана! Убей! Я прошу тебя, убей его! – Вместо ответа прошептала девочка и не спеша повернулась ко мне. – Ты же можешь убить ради меня?
Ее неестественно голубые глаза вперились в меня, стараясь прожечь насквозь, по белому, лишённому каких-либо эмоций лицу катились слезы, поблескивая в окружающей нас темноте прозрачными хрусталиками. Определенно это была Кэт, и перепутать ее с кем-либо еще я не мог.
Что-то в ее поведении было не так.
Но вместо мыслей и хоть малейшей логики, внутри под черепной коробкой витали одни и те же слова: «убей цыгана», «ты же можешь убить ради меня», «убей». Они повторялись вновь и вновь. Они очаровывали…
Это не Кэт! Ну конечно, что ей делать тут, посреди пустыни, в развалинах заброшенного города- призрака? Это дело рук гронга! Борись с ним, слышишь? Борись!
– Ты любил мою маму. Скажи, что для тебя значит Айва? – Гронг влез в меня, читая мои мысли и впитывая в себя мою душу. Он знал все! Если продолжать с ним общение, через какое-то время я полностью подчинюсь его воле, став послушной марионеткой.
А эту мелодию постоянно насвистывал Рид, монах, с которым мы вместе росли в стенах лавры, мой бывший брат, которого я был вынужден лишить жизни, спасая свою.
– Зачем ты хочешь меня спасти, ради чего? – Спросила девочка, снова пристально смотря голубыми глазами.
– Ты не Кэт, я это знаю! Ты тварь Донной пустыни! – Прохрипел я, вместо должного крика, при этом чувствуя, как пересохло в горле.
Она больше не плакала, а на белесом, почти прозрачном лице стали видны тонкие синие сеточки капилляров. Ее глаза тускнели, приобретая оттенок серого. Время словно оборвалось в вечном беге, застыло, прервав замкнутый круг.
Мгновение, и передо мной зашевелился бетонный пол, как будто ожил. Из него появились крупные черные комочки, которые стали перемещаться. Похлопывая расставленными крыльями, прямо из ожившего пола высвободились сотни крупных черных воронов. Птицы взметнулись вверх шумной стаей, размахивая черными, как смоль крыльями и нарушая тишину громким заглушающим карканьем. Я вздрогнул и вжал спусковой крючок. Сливаясь с многоголосым скрипучим карканьем, прогремел выстрел, осветив мрачную комнату вспышкой вселяющего надежду света. Несколько птиц разорвало в клочья, разбросав черные с синеватым оттенком перья. Вороны поднялись к потолку и вращающейся вереницей бросились на меня. Их мощные клювы как заправские щипцы врезались в тело, рвя одежду. Я отмахивался руками, стараясь избавится от назойливых бестий. Стрелять в них из револьвера было бесполезно. Изворачиваясь от острых когтей и сильных клювов, я то и дело старался отыскать глазами девочку. Ее больше не было. Вместо нее на том же месте, стояло невысокого роста щуплое существо в длинном брезентовом плаще. Казалось, его можно было сломать одним плевком. На голову кукловод водрузил сплетенную из стеблей водорослей Донной пустыни коническую шляпу. Сложив руки, словно послушный монах во время молитвы, гронг что-то бубнил себе под нос.
