Всклубившая пыль витала в воздухе, перемешиваясь с копотью. Дрожь почти прошла, но тут же за ней донеслись протяжные скрипы, лязг и грохот. По потолку паутиной потянулись трещины. Волна с ревом крушила бетон, недавно составляющий пролеты перекрытий. Потолок проседал, и местами с него обрушались увесистые глыбы с ощетинившимися покорёженными арматурами. Их с неудержимой силой тянуло вниз и словно снаряды обрушивало на пол, который содрогался под нашими ногами. В стене напротив появились трещины, и их количество становилось все больше и больше. Забытое Создателем здание посреди изжаренной солнцем Пустоши рушилось, и остановить эту стихию мы уже не могли. Нужно было бежать, уносить ноги. Срываться и сломя голову прорываться из этой мышеловки. Иначе нам светило навсегда остаться под многотонной толщей бетона и строительного мусора.
Внутри нас с цыганом проснулся животный инстинкт самосохранения. Он был настолько силен, что мы побежали, не разбирая дороги, уже не прячась и не боясь наскочить на какое-нибудь сопротивление или вражескую силу. Разваливающееся, складывающееся, как карточный домик здание – вот что было по- настоящему страшной силой, для которой мы были просто букашки, мелкими частички, которые оно сметет и сровняет с землей. Вокруг грохотали обваливающиеся обломки, некогда являющие собой конструкцию здания, обрушивалась панель за панелью. Бетонное крошево мелкими осколками металось среди стен. А мы бежали, неслись, сломя голову, спотыкались о мусор, попадающий под ноги, падали, кричали, вскакивали с ошалелым взглядом и снова пускались наутек, оставляя за спиной рушащийся ужас.
От непомерных физических усилий ноги отказывались слушаться команд, мы все больше оступались и спотыкались. Каждый мускул в измождённом теле ныл и напоминал о себе сильными покалываниями. Сердце готово было выпрыгнуть наружу, вырваться из сжимающей его грудной клетки. Мы задыхались, но сбавлять обороты этого утомляющего темпа нам не позволял гремящий и со скрежетом рушащийся скелет здания, которое в любой момент могло стать для нас могильным склепом на двоих.
Все окружающее вокруг пространство деформировалось, сжималось, будто скомканный бумажный лист, грохотало, лязгало, заволакивающее облако пыли погружало его в непроглядный мрак. Пространство сужалось, становилось все меньше и меньше. Меня словно закинуло в какой-то коридор, который, сдавливаясь под давлением многотонной махины, становился узким лазом, такой вот норой, сквозь мрак которой я, уже упав на четвереньки, пробирался, стараясь унести свое бренное тело как можно дальше. Свет узенькой, едва заметной полоской изливался в бетонной стене. Совсем рядом. Оставалось только протянуть к нему руку…
Неужели скрежет затих? Или я просто оглох от всего этого шума?
Нахлынуло ощущение, граничащее с потерей сознания. Пересилив желание завалиться прямо тут, в проклятом, лишенном воздуха проходе, я оглянулся назад.
Гожо нигде не было. А мой взгляд тонул в зыбкой темноте жерла узкого лаза. Каким-то образом, держась друг с другом, почти спина к спине, мы все же разбежались в разные стороны в туманной зыбке пыльной взвеси. От бессилия хотелось взвыть. Усталость напомнила о себе с особым садизмом. Напряженные мышцы свело судорогой. Боль издевательски пульсировала во всем теле. Сам того не замечая, я на миг погрузился в пугающую пустоту. Она заволокла меня целиком, просочилась в душу и в рассудок. Не было ни мыслей, ни чувств, ничего. Только узкое пространство лаза и безумно колотящееся сердце. Потом отчаянный ужас завладел мной, прогоняя холодящую душу отрешенность. Так кстати вернувшиеся нормальные человеческие чувства заставили ползти по тесному лазу к вселяющему надежду пятнышку света.
Узкое пространство лаза с неимоверным трудом позволило доползти к источнику света. Преодолев последние шаги, уже ползя на брюхе и с трудом перебирая конечностями, я добрался до зияющего солнечным светом проема. Прореха была слишком узкой, и в нее с особым надрывом протиснулся бы лишь ребенок, не говоря уже о взрослом мужике.
Решение пришло неожиданно и быстро. Я даже немного оторопел от столь гениальной мысли. В моем распоряжении была поблескивающая титаном кибернетическая рука, которая не чувствовала боли и с легкостью могла проломить этот завал. Оставалось совсем ничего – просто хорошенечко приложится…
Надрывно визжали сервоприводы, слышалось едва различимое жужжание суставов в шарнирных сочленениях. Я вновь и вновь бил по бетонной плите, огромный кусок которой перекрывал мне выход на свет. С каждым ударом, силы покидали мое изможденное тело, пот лился рекой.
Как долго я долбился в этот бетонный обломок? Не знаю, наверное, вечность. Время словно застыло, повисло, стало ощутимой взвесью. А я бил, вновь и вновь вкладывая в удар всю оставшуюся в закромах силу. Она таяла с каждым ударом, растворяясь в кромешной тьме жерла давящего со всех сторон лаза. Потом угловатый обломок треснул, по его поверхности проскочила паутина трещин. Мгновение, и он распался на несколько частей. Приступ агонизирующей радости на грани истерики охватил меня, заставив безумно смеяться.
Уже не замечая усталости, растолкав несколько угловатых бетонных обломков, я выбрался на поверхность.
Лаз заканчивался прямо за разрушенным зданием, о котором теперь напоминала едва сохранившаяся, сложенная из бетонных панелей стена, гора небрежно разбросанных плит, да груда угловатых обломков. Кругом витали клубы пыли, она поднималась к серому небу, заволакивая все окружающее пространство, от чего и без того унылый пейзаж становился до боли невыносимым. В этом царстве парящего пепла и витающих частиц пыли, разглядеть хоть что-то было невозможно.
Шатаясь, я сделал несколько шагов и повалился, не в силах больше двигаться. Жадно вдыхая воздух вперемешку с пылью, постарался восстановить дыхание.
Над головой простиралось бескрайнее небо, затянутое густой облачностью. От утреннего, радующего яркими лучами солнца не осталось и следа. Нет, по-прежнему был день, но густые облака, плывущие низко над пепельно-серой землей, полностью скрывали сияющий диск, оповещая о скором выпадении дождевых осадков.
В кипящем от перенапряжения разуме блуждающие мысли пытались найти правильное решение и верный выход из этого порочного круга. Злодейка-судьба снова испытывала меня на прочность, в очередной раз подставляя под удар. И от этих ее постоянных «тестов» мне становилось не по себе. Этот мир и без ее испытаний был жестоким и кровожадным, она лишь сильнее разжигала его, подкидывая поленья в кипящую топку.
Захотелось забыть обо всем. Просто стереть из воспоминаний все мучавшие ужасы жизни, каковых мне довелось хлебнуть с лихвой. Очутится вновь на захудалой ферме, с уже не молодой, но еще достаточно красивой женщиной под загадочным именем Айва. Прижаться к ней, вдыхая аромат бархатистой кожи, смотреть в зеленые глаза, слушать ласковый голос. Чувствовать, как ее нежные ладони гладят меня, взъерошивая пышную бороду. Внимать ее чарующий шепот, о том, что мы будем счастливы. Только вот где счастливы? В мире, полном грязи, увязшем в кровопролитных войнах между кланами, погрязшем в пороках и грехах? Где человеческая жизнь не стоит и кучки испражнений мутафага? Где бушует земляная лихорадка и тиф? Тут, где каждый день смерть выкашивает сотнями человеческие жизни? И кто мы? Жрец-каратель, пренебрегший учениями великой Киевской лавры, предатель, изгой, отступник? Я не достоин и мизинца этой женщины. А она? Почему-то мне с ней было хорошо и очень спокойно. С ней я обрел какой-то смысл. Смысл?
«Смысл в том, мой дорогой Тулл, что ты лежишь у только что развалившегося здания, которое чуть не оставило тебя под своей многотонной тушей. На твоей запыленной морде блаженная улыбка. Ты погрузился в воспоминания и грезишь о сочной красотке Айве, забыв, что твой названный брат Гожо пропал, и не известно, жив ли он вообще. Ты так и не добрался до Моста, где, возможно, тупоголовые выродки уже вовсю используют малышку Кэт!»
Был ли голос, говорящий внутри меня или это нахлынувшая игра воображения, изрядно разбавленная смертельной усталостью? Не знаю. Только на душе стало еще паршивей.
Наверное, если бы кто-то застал меня в этот момент в таком состоянии, то он увидел бы сочившийся пустотой взгляд, словно разум и душа покинули тело, оставив лишь безвольную оболочку.
С усилием заставив себя подняться, я нащупал рукоять револьвера, одиноко покоящегося в кобуре. Экипировка была скудной, даже более чем. Да и общий вид, признаться, был до жалости плачевным. Второй револьвер я потерял, прорываясь сквозь ад рушащегося дома. На поясе в ножнах еще висело мачете, парочка боевых ножей покоилась в голенищах сапог. В принципе, еще терпимо.
