синькой. На стенах какие-то картины… Ходят девочки, прикладываясь по порядку ко всем иконам… Трясущиеся старушки в черном прячутся по углам… Настроение елейное, постненькое… Через пару минут не выдержал, удрал на свежий воздух к светлым людям, к светлой музыке. 11 января Вчера в университете. Снисходительная, шаркающая любезность декана лишает меня самообладания. На второй фразе я теряю дар простых слов и становлюсь невыносимо косноязычно-витиеватым. Хорошо, что наши разговоры кончаются всегда на второй фразе, иначе я оказывался бы в ужасно глупом состоянии. Ираклий Андроников. Грузный мужчина неопределенных лет… Половина смешного в его устных рассказах заключается в исполнении. Потому-то они и устные. Рассказы лермонтовского цикла увлекательнее иного приключенческого романа. Свою будущую деятельность в литературоведении я мыслю только такой. Это интереснее всего на свете. «Первый раз на эстраде». Зал колыхался от хохота. С моими соседками чуть не сделалось плохо. Вспотели и навалились бессильно друг на друга и вдвоем — на меня. Уродливый и немощный, я люблю сильных и красивых девушек, улыбчатых и нецеремонных. Вчера ночью на троллейбусной остановке видел одну такую. Ее зовут Майка. Какое веселое, весеннее, спортивное имя! Майка! Не могу освободиться от магии четверостишья с классической рифмовкой. Густой и тихий снег… Сильная, красивая девушка… Вот она, поэзия. Весь вкус образа в эпитете. Эпитет более всего убеждает. Эпитету покоряешься. 14 января Вчера в библиотеке встретил ее, царевну. Этой девушке смутно была посвящена вся моя прошлая зима. Теперь чувствую неотвратимо — эта зима будет полна ею до конца. Всю ночь капал стихами. Ветер — Пустой негодяй — Бьется плашмя о заборы, В окна стучится костяшками пальцев И нудно берется пророчить… Милая, слушай… Не слушай его наговоры! Злой неудачник, Он все бы хотел опорочить… и т. д. и т. п. Прошлой зимой она была проста и целомудренна, как девочка. Вчера к ее облику присоединилось что-то пряное, странное и дурманящее. На год старше, на год женственнее… Вот один из ее эпитетов — статная. Вчера в «Историчке» я разбередил себе душу любовью и стихами. Вместо того чтобы заниматься историей падения Рима, впитывал Белого. И разве можно устоять против невыразимой трепетности «Серенады»: Ты опять у окна, вся доверившись снам, появилась… Вчера же просмотрел Фофанова. Несомненно одно: формальная традиция классиков отжила свой век еще в конце XIX века… Во всяком случае, если мне суждено писать, то мои истоки — символизм и Маяковский (причем Маяковский не только советский, но и ранний. «Облако в штанах» — гениальный крик)… Нельзя втискивать ширь и глубь живой души в клетку установленных метров, не сломав ее. Все: ритм, строфика, расположение слов — все должно подчиняться порыву чувств. Стихотворение должно быть рваным, косматым… Поздний Брюсов более архитектор, чем поэт. Нет! Маяковский, Блок, Белый — триумвират великолепных мастеров. Идти нужно только к ним или, вернее, только от них. Впрочем, все, что я сказал здесь о поэзии, далеко не ново. Но это просто жар убежденья. Как здорово у Белого: «…долдонит бебень барабана». 17 января Хватит оригинальничать, пора учиться мыслить… Я до безобразия мало читаю. Учебники, периодика… и все. А нужно читать, как в детстве, — яростно, без сна и обеда. 18 января Университет. Я уже готов был восхищаться ею, но вчера увидел, как она откровенно «форсит» нелепой, безвкусной шляпкой, и мне стало скучновато. Восхищение растаяло в иронической почтительности. Начинаем в сотый раз говорить об искусстве. Вздохи: «Да, да… искусство…» И под конец: «И вот ты, такой чуткий, такой одаренный…» Не выдерживаю… Взрыв. Потом бегаю по коридору, объятый ужасом… Слишком глупо. Если на каждое произведение накладывает отпечаток эпоха, если современные вкусы должны быть современно изощрены, то почему же какое-то «Не искушай…» взволновывает и чувственней, и глубже, и чище, чем, скажем, лучшие оперы Шапорина или Шостаковича? Может быть, это просто незрелость вкусов? В каком-то журнале кто-то не согласен с тем, что романтизм — это от неудовлетворенности действительностью. Но разве же это не так? Ведь и революционный романтизм — это в конечном счете гордый порыв к светлой и горячей красоте из ежедневности, желание сделать все лучше, чем оно есть… Другой вопрос — сколь человечески этот порыв воплощается в искусстве и в жизни, веселым, песенным трудом или исступленным протягиванием ладоней к голубым звездам. Гордо, с широким светом в глазах, или пассивно, нищенски, судорожно. Прометей — это бог «гордого» романтизма. ИЗ СТАРОЙ ТЕТРАДИ Длиннобородый Волшебник воскликнул громовым голосом: «Кара-богаз-гол». «В вашей картине мне нравится оформление заката» (выражение полиграфиста). Щедро украшая свои любовные письма мифологическими именами и названиями, он не забывал подле каждого из них в скобках помещать подробное объяснение из боязни остаться непонятым. В кинотеатрах премьера: «Молодость нашей страны». У входа мальчишки продают билеты: «Кому билет на молодость?» Звучит волшебно. «Молодой одинокий студент ищет комнату в тихом интеллигентном семействе». Как неприятно написано. Гиппопотам — гиппопотут.
