Петр Иванович знал, что как там надо было креститься, так здесь надо было пожать руку, вздохнуть и сказать: «Поверьте!» И он так и сделал. И, сделав это, почувствовал, что результат получился желаемый: что он тронут и она тронута». Как обдуманно и нелицеприятно разоблачается во всем этом отрывке вся ненатуральность, вымученность чувств и сцен скорби и сочувствия у этих ближайших к умершему людей! Но всего замечательнее здесь внешне невинное словечко — наречие «вплоть». Почему не просто «подошла к нему»? Нет, Толстому надобно показать, как жирная и напыщенная вдова особенно доверительно и «растроганно» встречает Петра Ивановича, что она выражает ему чувство особой близости. Все это лишь в одном слове. Или вот еще невыносимо лицемерная сцена из этой же главы. Прасковья Федоровна продолжает разговаривать с Петром Ивановичем: «Ах, Петр Иванович, как тяжело, как ужасно тяжело…», — и она опять заплакала. Петр Иванович вздыхал и ждал, когда она высморкается. Когда она высморкалась, он сказал: «Поверьте…», и опять она разговорилась… как бы по случаю смерти мужа достать денег от казны». Могущественна власть Толстого над словом! Это троекратное «ужасно тяжело» и бесконечное сморкание, занимающее чуть ли не всю строку, обнажают пошлую и условную ненужность, противную наигранность этих слез и выражений горя и соболезнования. Еще одна иллюстрация того, как «перепуталась» вся эта ложь вокруг Ивана Ильича. В эпизоде посещения больного женой и дочерью с женихом, перед тем как им ехать в театр на Сару Бернар, наступил момент, когда всем стало «страшно», что вот-вот обнаружится под приличной ложью то, что есть на самом деле. Несколько времени длилось неловкое молчание, и все действительно стало бы чересчур ясно, но Лиза первая решилась. Она прервала молчанье. Она хотела скрыть то, что все испытывали, но проговорилась. «Однако, если ехать, то пора». Слова «если ехать» выделены Толстым особо. Совершенно ясно, что это еще пущая ложь, что никакого «если» быть не может, что разодетой в шумящее платье, о чем-то значительно улыбающейся жениху девице именно нужно ехать, скорее ехать отсюда — от больного, измученного, озлобленного отца, который не нужен, мешает ей в ее животной молодости и плотской силе. Как явствует из приведенных примеров, трудно всеобъемлющим образом охватить все богатство и подлинно нескончаемую смену форм и приемов, которыми пользуется Толстой в критических, разоблачительных целях. Они проникают собой весь стиль повести, они составляют, собственно, ее стиль. Мы в конце концов столкнулись бы просто с ответственной и гениальной обусловленностью всех форм слововыражения у Толстого в связи с развитием содержания повести и ее эмоциональным движением. В заключение нашего далеко не полного анализа стилистических разоблачительных средств, используемых в повести «Смерть Ивана Ильича», необходимо остановиться на двух чертах, которые характерны не только для всей повести, но для многих произведений Толстого вообще. Первая черта — это использование Толстым какого-нибудь стойкого эпитета для специальной меты того или иного глубоко осуждаемого факта или явления. Употребляется такое определение в известной градации, в нарастании, как бы для того, чтобы было лучше понято именно то, что это положительное определение выражает, а потом постепенно все переводится в иной, разоблачительный план, когда от положительного определения остается именно одна видимость, а существо дела встает с нею в противоречие. Начальное утверждение какого- нибудь качества постепенно само собой переходит в осудительное отрицание — путем полнейшей несовместимости того, что зовется, слывет, считается, с тем, что есть на самом деле. В «Крейцеровой сонате» таким определением-отрицанием было «чистый»; там оно обозначало так называемую «чистоту» мужчины-блудника, то есть чистоту одежды, манер, ногтей, но отвратительную моральную грязь. Таким образом, там «чистый» значило «нечистый». В повести «Смерть Ивана Ильича» таким определением- отрицанием становится формула самого главного героя — «приятный и приличный». Уже в юности Иван Ильич был то, что называется «приличный человек»; «Он служил, делал карьеру и вместе с тем приятно и прилично веселился» (ездил в дальнюю улицу после попойки, вступал в связь с несколькими женщинами и т. д.). Женитьба Ивана Ильича также вначале не нарушила, а даже усугубила тот характер жизни «легкой, приятной, веселой и всегда приличной и одобряемой обществом…» (удобство домашнего обеда, хозяйки, постели). От службы своей Иван Ильич также ждал «приятности и приличия» (то есть отделения служебного от человеческого). Мы видим, как постоянно, с каким фанатическим упорством стремится он заключить свою жизнь, все ее проявления в рамки «приятности и приличия», то есть того, что общество считает «приятным и приличным». Но столь же постоянно и с нарастающей интенсивностью раскрывается содержание этой миловидной двуединой формулы, этого символа веры людей того же образа жизни, что и у Ивана Ильича, — распущенность, эгоизм, самоуслаждение, равнодушие к нуждам людей, животность во всем. И, таким образом, постепенно читатель подводится к тому ощущению, что «прилично» — фетиш для «известного рода» людей — это верх неприличия, нечистоты, развращенности. И последнее, на чем необходимо остановиться, — это стилистическая роль французского языка, словечек, выражений как для реалистической характеристики буржуазно-дворянского общества вообще, так и в целях разоблачительных и осудительных. Французские слова, выражения, фразы в повести «Смерть Ивана Ильича» всегда сопровождают что-то очень фальшивое. Прасковья Федоровна, «вдова-страдалица», перед тем как «очень обстоятельно», забыв про тяжесть минуты, расспросить буфетчика о ценах на кладбищенское место и о певчих, взглянув «с видом жертвы» на Петра Ивановича, сказала по-французски, что ей «очень тяжело». Таким образом, в минуту наивысшей фальшивости положения на помощь является чужой, иностранный язык, как бы санкционируя, покрывая ложь и притворство. (Припоминается Элен Курагина из «Войны и мира», также прибегавшая к французскому языку, когда желала как-то особенно «извернуться».) Другой случай, не менее показательный. Мы знаем, как Иван Ильич любил в юности «повеселиться»; но «все это не могло быть называемо дурными словами: все это подходило только под рубрику французского изречения: «Il faut que jeunesse se passe» 1 , и, кроме того, все это происходило «с чистыми руками, в чистых рубашках, с французскими словами…». И опять иноязычные слова, французское выражение являются тем флером приличия, высокой порядочности, который накидывается на все непорядочное, безнравственное, усладительское и грязное. 1 «Молодость должна перебеситься». Но, как было уже сказано, содержание повести «Смерть Ивана Ильича» далеко не ограничивается одним непосредственно разоблачительным, сатирическим, критическим элементом. Не может быть ограничен и стиль повести лишь одним рядом, одним строем; есть в нем и иной стилистический ряд, иной строй, и также не один. В частности, если отделять самые выразительные и заметные слои, то это, например, стиль тех страниц повести, где говорится о душевных, нравственных, «философских» страданиях и раздумьях Ивана Ильича в период болезни, о его самоощущении (можно было бы сказать по-житейски — «о его самочувствии»), или стиль эпизодов, рисующих отношения Ивана Ильича с семьей, со слугами, с Герасимом, в особенности незадолго до смерти; наконец, все, что относится к изображению физиологической стороны болезни, телесной слабости и измученности Ивана Ильича, его подорванной психики, — все то, что дало основание врачам считать повесть Толстого квалифицированной историей болезни. Конечно, в общем, широком смысле все эти эпизоды и «ряды» полностью включены в ход развития и раскрытия идеи повести, но сама идея произведения не есть какая-то заранее сформулированная простая и единая мысль, она во многом рождается, высвобождается в самом ходе художественного отображения жизни и часто «перехватывает» через заглавный тезис: какое-нибудь «мне отмщение и аз воздам» превращается в гораздо более вместимую, гуманную, живую, мудрую мысль. Мы находим в повести «Смерть Ивана Ильича» не только убийственный памфлет, но и потрясающее воспроизведение правды как таковой, служащее основной идее, но и могущее воздействовать без прямой связи с ней. Единое в общем сатирическое звучание повести «Смерть Ивана Ильича» в начальных главках (сцена в доме покойного, история «обыкновенной и ужасной жизни» Ивана Ильича), начиная с момента открытия Иваном Ильичом того факта, что он серьезно и угрожающе
