Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» — Я скажу: «Не надо рая. Дайте родину мою». Когда Есенин хочет выразить в стихе чувство душевной воли, ясности ума и вновь открывшейся простой мудрости: «Жить нужно легче, жить нужно проще», — это рождает в его стихотворении яркий, блещущий поэзией образ «серебряного ветра», который «свищет… в шелковом шелесте снежного шума». Поэт может увидеть в «ропоте буйных вод» вдруг «на волне звезды сиянье»; в пахучих сумерках азиатского края он чувствует, как «тихо розы бегут по полям», а в маленькой русской усадьбе, перед девичьими «белыми окнами в сад», он замечает, как «по пруду лебедем красным плавает тихий закат». Он видит в зимнем окне, что «деревья, как всадники, съехались в нашем саду», знает, как «новой свежестью ветра пахнет зреющий снег», и слышит неожиданное «море голосов воробьиных»… Ощущение гибели всего якобы зачарованного патриархального мира и трагедия собственного откола от него дали С. Есенину возможность с особенной зоркостью и острой, «прощальной» прелестью показать картины полевой, деревенской России, печаль и радость ее раздолья, поэтические детали ее скромного и милого облика, ее весну и зиму, вёдро и ненастье. Он смог неповторимо выразить тепло и поэзию той «золотой бревенчатой избы», которую многим людям долго еще не заменит никакая иная поэзия. От бесчинной и отравленной жизни, от среды больных и пропойц, от перспективы лечь мертвому «на московских изогнутых улицах», под каким-нибудь траурным забором, Сергей Есенин горько и жалобно льнул к миру близких и любимых людей, к уюту, к матери, сестре, к необманчивым друзьям. Любовь ко всему родимому, к «пенатам», родному крову, очагу, к близким, — это самая светлая, безнадрывная тема есенинской лирики. Стихи Есенина, обращенные к заброшенному деревенскому дому, старушке матери, — это драгоценные выражения русской лирики. Они стоят рядом с пушкинским «Посланием к няне». Есенин в этих стихах знает наинежнейшие и простые, совсем домашние слова. «Милая, добрая, старая, нежная, с думами грустными ты не дружись, слушай — под эту гармонику снежную я расскажу про свою тебе жизнь». Поэту доставляет радость после богемного расточительства слов и чувств трогательно обласкать какими-то «избранными» словами самых дорогих на свете людей… Из всепоглощающей нравственной духоты и опустошенности, от «чувственной вьюги» и от женщин «легкодумных, лживых и пустых» поэт постоянно с тоской тянется к ясной, незапятнанной любви… И порой в случайных объятиях перед ним укором встает «облик ласковый, облик милый» — первая любовь, «девушка в белом», как символ неискалеченных, романтических, отроческих чувств. И снова все наполнено первым трепетом от «щемящего слова: милый», и как бы возвращается к поэту вся «утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств». В эти минуты есенинская лирика любви приобретает особенную эмоциональную трепетность — «окаянные» мотивы в ней то и дело сменяются и оттеняются целомудрием первой нежности, музыкальной грустью первоначальных бед и обид любви. Какие глубоко покорные, глубоко повинные и наивные строки есть, например, в посвящении «Собаке Качалова» : И без меня, в ее уставясь взгляд Ты за меня лизни ей нежно руку За все, в чем был и не был виноват. А эта чудесная, беспечно-грустная песнь, вся полная ожиданием и тревогой любви, песнь, будто бы никем не написанная, просто взятая в ночном поле: Вижу сон. Дорога черная. Белый конь. Стопа упорная. И на этом на коне Едет милая ко мне. Едет, едет милая, Только нелюбимая. После площадной эротики отдельных стихов из «Москвы кабацкой» — в «Персидских мотивах» Есенин смог обнаружить утонченное, поэтическое, немного жеманное, но целостное чувство. «Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь. Подожди ты, бога ради, обучусь когда-нибудь…» Это даже не любовь, а то легковейное, колдовское упоение южной «негой», которое знает вся наша ориентальная поэзия. Лишь изредка в есенинской лирике любви мы встречаемся с действительными пустяками; это бывает в тех случаях, когда поэт, столь откровенный, начинает, что называется, «откровенничать», и тогда он не в силах художественно возвыситься над полной заурядностью своего чувства; тогда в есенинскую глубоко «осердеченную» лирику проникают оттенки изящной пошлости, фатовства и эмоциональной невзыскательности. Так есенинская лирика сфальшивила и в некоторых из «Персидских мотивов»: Голубая родина Фирдуси, Ты не можешь, памятью простыв, Позабыть о ласковом урусе И глазах, задумчиво простых… — и т. д. Столь же непритязательный, ложнопоэтический «флёр» есть и на некоторых последних стихах Есенина, быстро ставших «бытовыми романсами», — таких, как, например, «Ты меня не любишь, не жалеешь…». Может быть, этот поздний «дендизм» поэзии С. Есенина — самое дурное, что в ней есть, и уж конечно это не лучше горьких и бесстыдных в их наготе, но таких «человечьих» стихов из «кабацкого» цикла: «Наша жизнь — простыня да кровать, наша жизнь — поцелуй да в омут…» С. Есенин — вслед за А. Блоком — поэт, умеющий в строках избитой «романсовости» выразить «рок любви», самой банальностью фразы в каком-то ее повороте показать острую горечь и терпкость переживаемого. Но когда «разве я немного не красив», и «молодая, с чувственным оскалом… расскажи мне, скольких ты ласкала», и «добрый вечер, miss», и «только нецелованных не трогай» становится лирической темой, которая ничем не поверяется в душе, прежде чем вылиться в стих, то автоматически прекращается поэзия и остается маленькое «интимное дело» поэта и бедная чувством нескромная «опустошенность». И сразу вслед за этим мы читаем другое стихотворение — неподдельно поэтическое, высокое, полное тревоги и иронии над тем, кто «звал любовью чувственную дрожь»: Может, поздно, может, слишком рано, И о чем не думал много лет, Походить я стал на Дон-Жуана, Как заправский ветреный поэт… Поэзия Есенина пронизана щемящим ощущением постоянно витающей вокруг смерти, в ней есть огромная жалость об увядании и краткости жизненных сроков, страх перед тем, что называют Летой, перед вечной немотой и беспамятством… Но и здесь, в этом круге мироощущения, есть обстоятельства, резко возвышающие поэзию Есенина над уровнем «Смертяшкиных». Не жалею, не зову, не плачу, Все пройдет, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, Я не буду больше молодым. «Золото увяданья»… Этот образ, проходящий через всю лирику Есенина и значивший для него очень много, говорит о том, в какие тона окрашены были есенинские мысли о старости и тлене. Цвета «золотой осени» — желтизна, багрец, синь; медленный листопад, как
